Женский портрет в три четверти

Отвлекаюсь, простите. Скорее всего потому, что мы в вагоне не позавтракали, а только попили жидкого чаю. Вести профессора завтракать в вокзальный ресторан, а тем более в городскую столовую у нас с Мишей духу не хватило.

Итак, мы простились у витрины до вечера, договорившись встретиться за полчаса до концерта у служебного входа в городской концертный зал - у Елены в тот вечер был сольный концерт.

Собственно, ради него она и приехала из своего областного центра, а сейчас бежала репетировать, и еще у нее были кое-какие поручения, так уж у нас принято - давать поручения тем, кто едет в другие города, потому что там, где есть зеленый сыр, обязательно не окажется макарон. И наоборот.

Мы все рассчитали по времени: с концерта мы успеваем на московский поезд, билетами на который предусмотрительная Татьяна Аркадьевна снабдила нас заранее.

Должен вам сказать, что я уже оправился от того шока - назовем это так,- который испытал, увидев Елену, но не потому, что Кравчук бил меня в бок. Я сам привел себя в чувство. Пораскинь мозгами, идиот, говорил я себе, кто она тебе, эта дама со слайдов, гомункулус она, вот кто, гомункулус, приготовленный из паршивых грибков какими-то оптическими приборами. Нет ее, она призрак, фантом, а напротив тебя сидит славная молодая женщина, но разве мало на свете славных молодых женщин? Если бы не вся эта атмосфера, не то взвинченное, приподнятое состояние последних суток, слишком резкий переход от южного отдыха к суете конгресса, если бы не все эти пропажи, находки, встречи и расставания, калейдоскоп узнаваний и разоблачений,- принял бы ты эту женщину за другую, скорее всего несуществующую?

Что-то в этом духе я говорил себе, мне даже не пришлось призывать мысленно Олю на помощь, разве что раз-другой, не больше. Я не хотел их сопоставлять. Не в том дело, кто оказался бы в тот момент для меня лучше, какая гиря перетянула бы свою чашу весов - я знаю какая,- нет, я не хотел никаких весов.

Мама говорила мне в детстве: чего ты больше хочешь - мороженого или пойти в кино? И не понимала, почему я плачу.

"Или" нехорошее слово. Оно часто мешает.

Если бы я встретил Елену раньше, до того как увидел Олю, что было бы?

А если бы ты, болван, не увидел никогда ни Елены, ни Оли?

Если бы ты родился на острове Мальорка и прожил там всю жизнь безвыездно? Если бы ты был твердым женоненавистником? Извращенцем каким-нибудь, не приведи Господь?

"Если бы" - этот оборот речи тоже приносит изрядные неудобства. Все слова могут порою становиться нехорошими, неудобными, вызывать душевный дискомфорт. Это зависит от того, что вы в них вкладываете. Значит, плохое не в словах, а в том, что в них вложено, или, если идти дальше, в тех, кто это вкладывает. Однако вы философ, конгрессмен!..

Философия полезна уже потому, что за размышлениями уходишь от мелких житейских неудач. Надо будет взять философию на вооружение, особенно по пятницам, когда вконец обалдеваешь от недельной свистопляски и разноречивых команд дорогого шефа.

В пятницу, между прочим, мне надо сдать материал о конгрессе, включая отчет о поездке на родину Кравчука и интервью с сэром Уильямом, на сей раз не липовое. К закрытию конгресса, уважаемый Константин Григорьевич, как договорено. Помните? Еще бы не помнить. Успею, не впервой. Бризкок столько наговорил - только успевай записывать.

Институт, в котором творил кандидат наук Михаил Кравчук, располагался в доме с колоннами и с гербом нашей родины над парадным входом. Ампир начала пятидесятых, когда центральные и местные власти заверяли широкие слои трудящихся в том, что по всем позициям мы вышли на первое место в мировой науке. Особенно в биологии, порукой чему великие победы мичуринской школы. Если не ошибаюсь, великий преобразователь природы изготовил из какой-то плодовой ерунды, столь же кислой, сколь и мелкой, роскошные яблоки и груши. Куда только они подевались? Если бы Кравчук работал в те годы в этом доме с колоннами и гербом, он бы с утра до вечера растирал амеб в ступке и печатал в год по статье о самозарождении жизни.

Нехорошо думать о людях нехорошо. Кравчук работал бы в этом доме истопником.

Из двенадцати высоченных дубовых дверей парадного подъезда была открыта, как положено, только одна, с краешку, и сэр Уильям, не привыкший к тотальной экономии дверей, дергал их одну за другой, пока не набрел на единственную незаколоченную.

Я-то сразу направился к ней - не потому, что пошел вслед за Мишей, а по той причине, что возле нее ступеньки были затоптаны.

Опыт, сэр, надо зарабатывать собственным горбом, мы, сэр, уже прошли эту школу жизни, и каждый должен учиться на собственных ошибках.

Миша нажал на дверь плечом, привычно, ловко, постороннему так не нажать, посторонний будет тыркаться, хвататься за ручки и поддавать дверь коленом,- и, пропустив вперед профессора, мы вошли в мрачный вестибюль. Узкие окна были замазаны до середины белой краской и прикрыты для надежности плотными шелковыми шторами. Государственные тайны у них подглядывают, что ли?