Женский выбор

– Я не обзывала… – В глазах моих стояли слезы.

– Так вы же сами сказали, что она вас… – упорствовала мама.

– А, это вы про ту девочку, что дурой меня обзывала? Толстой дурой?

Мы с мамой молчали.

– Так это же не она! Ведь это не ты меня толстой дурой обзывала?

– Нет! Не я!

– Нет! Это не она! Не эта девочка! – подытожила Александра Михайловна, чуть покачиваясь. – Эта девочка… только на переменке толкалась.

Она погрозила мне толстым указательным пальцем. До сих пор помню кусочек жареного лукового колечка, прилипший к неухоженному ногтю.

– Нехорошо толкаться, надо парами гулять по кругу с подружками. Ты же пионерка, а толкаешься. Пионерам нельзя толкаться!

– Я не толкалась! – инстинктивно воскликнула я.

– Не спорь со старшими! Не позорь мать! – добродушнейшая Александра Михайловна изобразила, что сердится.

– Воспитывать надо девочку! – обратилась она к маме. – А то так всю жизнь придется за нее перед людьми извиняться.

Учительница повернула голову внутрь квартиры и с наслаждением принюхалась.

– Ну, все, все! Мне кушать пора, и внуки у меня тоже некормленные. А ты, Аллочка, помни: расти нужно хорошей девочкой!

Произнеся эту, непонятно к кому обращенную фразу, Александра Михайловна поморщила лоб и завершила свою сентенцию бесспорной в своей банальности педагогической мыслью:

– Да-да, Аллочка! Нужно обязательно расти хорошей девочкой – потому что плохой девочкой быть очень плохо!

– Простите нас еще раз! – пробормотала мама еле слышно.

Непонятно даже, услышала ли она вообще, что незнакомая мне женщина два раза подряд назвала меня чужим именем.

Мы возвращались домой молча. Мама, не ужиная, пошла в большую комнату плакать, папа с трагическим лицом проследовал за ней. Со мной после этого случая он не разговаривал целую неделю. Отца не интересовало, что же на самом деле произошло, он не желал ничего знать и не хотел ничего анализировать. Для него имело значение только то, что маме плохо, а это ужасное обстоятельство было как-то связано со мной.

Мне тоже было очень плохо. Очень хотелось повалиться на кровать и плакать – но я отправилась на кухню к бабушке есть суп. Дети обязательно должны кушать вовремя. И на первое обязательно едят суп. И тарелка должна оставаться чистой. И невкусной еды не бывает. Это все не требующие доказательства аксиомы из моего детства.

Нет, я не потеряла веру в мамину правоту. Я по-прежнему была уверена, что в чем-то все равно виновата. Но в тот вечер в моей голове что-то щелкнуло. Я поняла, что если человеку все время говорить, что он должен быть хорошим, а плохим быть не должен, с ним может произойти что-то страшное. Я еще не научилась думать самостоятельно, но перестала хотеть быть «хорошей девочкой». Я смирилась с тем, что при всех обстоятельствах виновата перед своей мамой, что всегда буду вынуждена причинять ей боль самим фактом своего существования… И еще я поняла, что никогда не захочу видеть рядом с собой такого идеального мужа, как мой отец.

В самом раннем детстве в сердце мое проник идеал мужчины, которого я мечтала видеть рядом с собой. Разумеется, это был актер, который всегда играл людей, совершавших прекрасные поступки и беспримерные подвиги. Про себя я с детства называла его «великий». Видела я его в добром десятке ролей, но, как мне казалось, играл он всегда самого себя. Его генералы, разведчики, энтузиасты-ученые и революционеры чрезвычайно походили друг на друга – всегда сильные и бесстрашные, они отстаивали свою позицию и не жалели даже самой жизни для того, чтобы довести дело до победного конца. Я смертельно завидовала его «киноженам» и в глубине своей наивной души надеялась, что он дождется того момента, когда я вырасту и найду способ познакомиться с ним. Я специально никогда не интересовалась, женат ли он и есть ли у него дети. Для меня он, конечно же, будет свободным! Конечно, я понимала, что этот человек не просто не мой ровесник, но даже старше моих родителей, но это никак не мешало моим девчачьим грезам.

Идеалы и реальность

До сих пор не могу ту ужасную и абсурдную историю с извинениями перед Александрой Михайловной.

Мне пришлось объяснить Маше, что мама вообще никогда не просила у меня прощения. Она не обсуждала со мной наш визит к Александре Михайловне. Правда, несколько дней потом ходила особенно печальная, с синяками под глазами – и все вокруг понимали, что это я в чем-то перед ней виновата, а вот в чем, непонятно. И от этой непонятности ситуация ощущалась еще более тягостной и безысходной.

– А как же все тогда рассосалось, в конце концов? – спросила меня недоумевающая дочь.

А вот это я уже прекрасно помнила! В конце той недели, кажется, в воскресенье, мы поехали все вместе с маминой подругой тетей Ирой Гриневой, ее мужем профессором и их дочкой Леной на ВДНХ.

Стояла прекрасная погода. Мы для порядка зашли в несколько павильонов и погуляли по парку, примыкающему к Ботаническому саду. Кроме того, нам удалось, отстояв совсем небольшую очередь, не более сорока минут, пообедать в небольшом кавказском ресторанчике.