Женское счастье (сборник)

Белая Моль, она же Лиза, смотрела на Глеба не отрываясь и даже приоткрывала рот. Он напоминал ей всех киногероев сразу. Высокий, русоволосый, с синими глазами и ослепительной улыбкой, знающий сотни стихов наизусть, произносящий неведомые красивые имена… Особенно пристально она глядела на его руки, сильные, но изящные, с длинными пальцами, и даже заметила, что ногти у него овальные, выпуклые… Переводя взгляд на свои пальцы, Лиза только морщилась брезгливо: обгрызенные ногти, заусенцы… Иногда она представляла, как целует его удивительные руки, и тогда краска неровными пятнами заливала ее бледное лицо. В студию Лиза притащилась следом за подружкой, за которой она вообще таскалась по пятам всегда и везде, еще со школы. Теперь подружка решила стать актрисой и для начала записалась в этот кружок. А Лиза, которая училась в техническом училище на маляра, тоже пошла с ней. И обнаружила мир, который всецело отличался от того, что окружало Лизу в училище и дома… Так уж вышло, что, кроме текстов модных песенок и хрестоматийных стихов из школьной программы, она поэзию не читала. В их доме, в серванте, валялись всего две книжки — повесть «Записки следователя», выпущенная в сороковых годах, и медицинский справочник. Мама Лизы, подворовывая в овощном магазине, где работала продавцом, постоянно находилась на тонкой грани между бытовым пьянством и алкоголизмом. В квартире вечно проживал кто-то из ее временных мужей. Случались драки. И Лиза часто ночевала у подруг. Вообще, она надеялась, закончив училище и выйдя на работу, переселиться в общежитие. Больше всего ей хотелось чистоты и тишины. Счастье ей представлялось в виде крохотной комнаты, где она была бы одна… И вот в этом Доме культуры, в комнате для репетиций, на нее обрушилась совсем другая жизнь, прекрасная и непонятная. Состоящая из стихов Лорки, замечательных слов «мизансцена» и «органичность», споров о театре и кино. И неудивительно, что Лиза влюбилась в эту жизнь и в Глеба, который был частью этой жизни.

Репетиция шла отвратительно. Перед мысленным взором Глеба происходило яркое театральное действо, где роковые красавицы плясали фламенко, шептали и кричали знаменитые стихи, а белозубые мужчины шли навстречу друг другу в ритме убийства… А на сценической площадке еле передвигали ноги некрасивые, с потухшими голосами люди, совершенно пустые изнутри. Ему хотелось просто избить каждого или плюнуть на все, хлопнуть дверью и уйти… Особенно бесила его Белая Моль. Он уже запомнил, что ее зовут Лиза, но красивое имя не прибавляло ей ни грамма очарования. Тупо глядя на него застывшими белесыми глазами, она замирала от малейшего оклика, и, казалось, из этого ступора ее может вывести только чудо. Понурившись, она стояла посреди сценической площадки. Одна нога была повернута носком внутрь, что придавало ее скучной фигуре некоторый комизм. Три несчастных четверостишия великого испанца она бормотала, словно рецепт пирога, и вместо отчетливой чечетки и легкого пируэта топталась по сцене как худая колхозная корова. Глеб бился с ней полчаса. Наконец он не выдержал и сам вышел к ней показывать движения. Взяв Лизу за руку, он повел ее за собой в ритме испанского танца. С ее ноги упала туфля. Он понял, что обувь ей велика. И еще ему пришло в голову, что можно выпустить всех актеров босиком…

— Разувайся! — велел Глеб.

Она покорно и смущенно сняла вторую туфлю. Он увидел, что колготы на ней заштопанные, и ему впервые стало ее жаль. Тогда уже ласково, почти нежно он попросил ее:

— Лизонька, пойди в раздевалку и сними колготки.

Событие вызвало нездоровый смех в рядах остальных артистов, но Глеб рыкнул на них, и веселье утихло. Лиза вышла на площадку босая. Под ногами был крашеный деревянный пол, и ей стало как-то спокойно. У них в квартире был противный зеленый линолеум, а по такому крашеному дощатому полу она бегала у бабушки в раннем детстве. И это родное ощущение вдруг придало ей легкости и даже развеселило. Она легонько переступила узкими ступнями и поняла, поняла самими подошвами ног, что от нее требуется. Приподняв длинную юбку, она прошла в танце и лихо прокрутилась вокруг себя.

— Так? — спросила она у Глеба.

— Умница! Именно так! — обрадовался он.