Женское счастье (сборник)

Иван Иванович был, кажется, совсем молод, хотя черная борода мешала понять, сколько лет ему на самом деле. Когда он легко приподнял ее и уложил на стол, Марусе вдруг стало спокойно. Он поворачивал ее, проделывая что-то, комментировал, подшучивал. Она, как ни странно, отвечала тоже весело. Как будто они были старые знакомые, которые встретились в приятном и уютном месте. Пока Иван Иванович ожидал действия анестезии и все просил Марусю пошевелить пальцами на ногах, собралась операционная бригада. Среди них был еще один мужчина, кажется интерн, и женщина-хирург. Они тоже подбадривали Марусю, и ей стало совсем тепло и хорошо. Наверное, начал действовать какой-то наркотик… Она все говорила что-то, даже читала стихи, рассказывала врачам, какие они добрые и славные люди. Но в какой-то момент вдруг почуяла что-то, запаниковала и словно во сне, забыв, что рядом другие люди, попросила Ивана Ивановича:

— Не уходи, подержи руку на голове. Я боюсь.

— Не бойся ничего. Я рядом, Марусенька. — И его прохладная, тяжелая ладонь легла ей на лоб. В этот момент он был для нее отец, брат и возлюбленный… Он был для нее всеми мужчинами мира. Этот смешливый Иван Иванович был ей защитой и опорой. И она поняла, какой бывает нежность сильного. Потом он так и стоял рядом всю операцию, вместо сестры смачивал ей губы мокрой ваткой, бормотал успокаивающе. Он и сказал ей:

— Дочка. Маруся, у тебя дочка!

И краем глаза она увидела красненькое тельце, и услышала возмущенный младенческий крик… Потом с ней снова сделали что-то и она провалилась в черный сон.

В реанимационной палате Маруся провалялась неделю. Ей переливали кровь, через подключечник качали какие-то лекарства. Она вскидывалась, когда по коридору маленькой больницы провозили малышей. Все ей казалось, что где-то в детской плачет дочка. Дочку ей уже показывали, но кормить пока не разрешали. Ребенок, по мнению Маруси, был прелестный, совсем не похожий на других некрасивых новорожденных. Девочка моргала темными глазками и глядела Марусе прямо в душу. Без всяких слов они могли общаться. И Маруся уже скучала по ней, ей хотелось вести этот безмолвный разговор бесконечно.

Иван Иванович заглянул в первый же день после операции, подмигнул ободряюще, поставил на тумбочку банку с чем-то оранжевым. Оказалось, морковный сок. «Тебе лично. Пей, Маруська, очень пользительный напиток». И удалился. Видно, что дел у него было много: женщины рожали, и никакие экономика и политика не могли воспрепятствовать им в этом главном деле. Через два дня Маруся встала и потихоньку начала ходить по палате, а также в туалет в конце коридора. Судном она пользоваться стеснялась. Шов болел, но залеживаться было нельзя: дома ее ждала тысяча дел, так что нужно быть в форме. Ночами она плохо спала. То ли выспалась за беременность, то ли мысли мешали спать. Мысли были в основном о девочке. А еще об анестезиологе. Теперь она понимала, что вела себя на редкость неприлично. «Дура ты, Маруська, даже на операционном столе не можешь вести себя, как люди. Теперь вся эта операционная бригада потешается». Но ощущение от прикосновения надежной ладони Ивана Ивановича все же не оставляло ее. Она даже начала придумывать стих, чего не делала уже давненько. «Анестезиолог, ангел мой…» — получилась первая строчка. Но Маруся устыдилась собственного пафоса, и дальше стихотворение не пошло. Он пришел еще раз. Потрогал плохо расчесанную, грязную косу и предложил: «Пойдем, я покажу, где голову помыть можно…»

Роддом был старый, никаких удобств. В умывальниках холодная вода, туалет один на весь этаж. Но Иван Иванович привел ее в какую-то подсобку с огромной, неясного назначения ванной и открыл горячую воду. Достал из кармана халата запечатанное мыло и сам помог ей вымыть слипшиеся волосы. Она замотала голову двумя больничными полотенцами, и он под удивленными взглядами рожениц и медперсонала проводил ее на место.

А потом Марусю перевели в палату для всех, стали приносить дочку на кормление. Появилась важная забота: сцеживать молоко. В палате она снова оказалась с родившей мальчика Наташкой, и теперь было с кем обсудить проблему срыгивания и опрелостей… И мысли Марусины перестали вертеться вокруг анестезиолога, а вернулись к вопросам жизни после роддома… Теперешний Марусин палатный врач провела с ней беседу насчет того, сможет ли Маруся создать ребенку надлежащие условия, и сурово спросила, не хочет ли она пока оставить ребенка. Маруся от возмущения потеряла дар речи, но ссориться с врачом не стала: еще подумает, что мамаша истеричка.