Женское время, или Война полов

Но Мирза не обращал на окружающих никакого внимания. Для него не существовало вокруг ни русских, ни украинцев, ни евреев, он делил мир только на два лагеря: «коммуняги» и крымчаки. Все, кто служил тут советской власти и кормился в ее учреждениях, были для него «коммуняги» и «оккупанты». А «людьми» и «настоящими крымчаками» — все, кто хотя бы пассивно сочувствовал борьбе крымских татар за право возвращения на родину. Зара с болью слушала его рассказы о явной апатии, охватившей ее народ после тридцати лет безрезультатной борьбы.

— Андропов сумел скрутить голову даже русским диссидентам! — говорил Мирза. — Сахаров в ссылке! Буковский и Григоренко — в изгнании! А все остальные — в лагерях и тюрьмах! И с нашими вождями — то же самое! Вся ваша гвардия — Джемилев, Османов, Арифов — в ГУЛАГе. Сеймуратова в эмиграции. А тех, кто «самовольно» поехал в Крым, так или иначе отсюда выгнали. Двенадцать тысяч семей! Москва приказала: приехавших татар выселять без суда! Знаете, что тут творилось?! Даже русские вмешивались, защищали нас от милиции! Ничто не помогло! Просто отключали людям воду и свет, а потом выбрасывали из домов, отвозили на границу с Украиной и бросали на станции. Дождь, снег, дети, старики — не важно. Куда хочешь езжай, только не в Крым. И народ отступил. Ни митингов, как раньше, ни демонстраций. Стали устраиваться на хорошую работу кто где может — в Москве, в Сибири, на Кубани. Аксакалы говорят: ничего, передышка нужна перед новой атакой. Мы спрашиваем: какая передышка? на сколько? Они говорят: не знаем. Может, десять лет, может, двадцать. Вы представляете?! Но это в корне неправильно! За двадцать лет нас рассеют по стране, купят должностями и пайками, ассимилируют смешанными браками! И будем мы не двадцать лет ждать возвращения на родину, а две тысячи! Как евреи…

Зара понимала и логику аксакалов, и чувства Мирзы. Но даже если все восемьсот тысяч крымских татар, включая грудных младенцев и дряхлых старух, двинутся колонной из Узбекистана в Крым, им не одолеть четырех миллионов солдат Советской Армии и двух миллионов милиционеров и сотрудников КГБ. Советскую империю не сломать лобовой атакой, это они пробовали сразу после хрущевской «оттепели» в шестидесятых и семидесятых. А когда на смену «оттепели» пришли андроповские морозы, аксакалы, тайно руководившие всем движением, решили отступить, сохранить народ до следующей «оттепели». Но когда она будет? Через двадцать лет? Через сто? Черненко, сменивший Андропова, — это не Хрущев.

— Нужно снова толкнуть народ! Зажечь! — горячо говорил Мирза и смотрел на Зару с надеждой в глазах.

«Чем? — думала Зара, размягченно лежа на теплом пляже. — Уже все испробовано… Мне сорок шесть, из них сорок лет я, как бурлачка, тащила сюда свой народ. К этому морю, к этому солнцу и воздуху. И думала, что счастье — в этой борьбе. В азарте упрямой драки с режимом, с КГБ, с Андроповым. А счастье — вот оно, совсем простое: дышать йодистым морем, пахнущим черноморской кефалью, греть спину теплом прибрежной гальки, видеть сквозь закрытые ресницы радужные солнечные протуберанцы и чувствовать, как твое тело наливается хмельными соками жизни, энергией земли и неба, гулять по ялтинской набережной, покупать какие-то безделушки вроде крохотного кожаного брелока-мешочка для крымской земли…»

— Ваши документы!

Зара открыла глаза. В шаге от ее головы милицейский ботинок с хрустом ступил в прибрежную гальку. Он был в такой близости, что невольно показалось: еще шаг, и он наступит на нее, расколет ей голову.

Мирза порылся в кармане куртки и подал милиционеру их паспорта и справки из санатория «Кутузовский источник». Это была, наверно, сотая проверка, но с документами у них все в порядке, в их справках значилось, что они находятся в Крыму на лечении по санаторным путевкам. То есть не претендуют тут ни на постоянное жилье, ни на работу.

— Бешметова… Бешметова… — Молодой милиционер сузил глаза. — Это не про вас «Голос Америки» все время вещает?

— Мы не слушаем «вражеские голоса», — сказал Мирза.

— Неужели? Может, ты еще скажешь, что ты и не татарин?

— Нет, не скажу…

— «Зару Бешметову, пережившую клиническую смерть в штрафном изоляторе, власти вынуждены выпустить досрочно. Если бы она скончалась в лагере, массовые волнения крымских татар были бы неизбежны. Из лагеря ее вынесли на руках…» Это про вас, не так ли? — Милиционер смотрел Заре в глаза.

— У вас хорошая память.

— А у вас? — усмехнулся милиционер. — Моя фамилия Коваль. Игнат Коваль.

Зара в изумлении открыла рот:

— Игнат? — и невольно посмотрела на его ноги. Ведь дядя Игнат, который в тот роковой майский день 1944-го спас им жизнь бидоном со сметаной и мешком отрубей, был на культе. А у этого Игната обе ноги были целы.

— Правильно, — сказал милиционер. — То был мой дед, он был с культей. Вы были соседи. — И вернул им документы. — Лечитесь на здоровье.

Зара еще смотрела, как этот Игнат, хрустя галькой, уходит от них по пляжу, когда Мирза вдруг вскочил и бегом ринулся за ним. Догнал милиционера, остановил и стал говорить с ним о чем-то, горячо жестикулируя.