Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]

Царица, словно не замечая вошедшего, продолжала своим железным голосом распекать какую-то бойкую, разбитную молодицу. Прислушавшись, Годунов постепенно понял, что это покупальщица, которая явилась нынче с торга с новыми запасами жемчуга, да не удовлетворила строгому вкусу новой царицы.

– Или мы басурманы тут какие? – бушевала Анхен. – Или татаре сплошь? Ты чего тут нанесла, сила злая? Говорено тебе было: покупай жемчуг все белый да чистый, а желтоватого никак не бери: на Руси его никто не покупает! Небось сговорилась с купцом за уступку, а денежки где выторгованные? В свой карман положила? Ужо погоди, отдам тебя царевым людям на спрос и расправу!

В это мгновение царица соизволила заметить посетителя и досадливо махнула покупальщице:

– Вставай и убирайся. Потом погляжу, что с тобой сделать. А ты, сударь, входи.

Покупальщица спешно вымелась вон, на прощанье окинув Годунова любопытным взглядом: гость не только не бился лбом об пол, но даже и не поклонился царице! Заметив оплошку, Борис чуть согнул шею, но ниже склониться не смог себя заставить.

– Что вытянулся, будто кол проглотил? – взвизгнула она. – Пред кем стоишь? В ноги падай!

Борис какое-то мгновение смотрел на нее изумленно, потом кровавая волна вдруг хлынула ему в голову, отшибая разум и застя глаза, и он, резко выставив руку, показал царице кукиш.

Теперь вытаращилась она.

Вызывающий порыв безрассудной смелости исчез в то же мгновение, и задним числом Годунов заробел, да так, что уже готов был плюнуть на гордыню и пасть в ножки – хм, хм! – царице.

Однако Анхен избавила его от унижения – усмехнулась с затаенным коварством и, отойдя к небольшому круглому столу, уселась в обшитое бархатом кресло. Кресло было развалистое, широкое, но Годунов обратил внимание, что пышные чресла Анхен едва-едва в него уместились. Протянув пухлую белую ручку, царица взяла со стола серебряную миску, полную крупных моченых слив, и начала их есть, доставая по одной. Она приоткрывала напомаженный рот, забрасывала в него сливу и медленно жевала, почмокивая и причавкивая, а потом выплевывала на стол косточки, не сводя с Годунова своих белых глаз и не приглашая его сесть.

– Значит, не хочешь мне кланяться? – сплюнув очередную косточку, наконец промолвила она этим своим новым, толстым голосом – таким же толстым, какой стала сама. – Не хочешь… А почему?

Годунов молча смотрел на нее, не зная, что ответить.

– Не говори, я и так знаю, – махнула она рукой. – Ты думаешь, что я ненастоящая царица, да?

Борис растерянно моргнул.

– Ну, само собой! – фыркнула Анхен. – Хоть государь и обвенчался со мною, но кто был на сем венчании? И кто вершил его? В Спасе-на-Бору[39], тайком, нас окрутил какой-то полупьяный поп. Ни выхода митрополичьего, ни пения благолепного, ни толпы народной, ни расплетания косы… Это одно, – Анхен загнула пухлый указательный палец – с некоторым трудом загнула, потому что он от пясти и до самого ногтя был унизан перстнями. И не только он. Диво, что у нее руки к вечеру не отвисали от этакой тяжести! – Теперь другое. По государеву завещанию все принадлежит его сыновьям. А я как же? А моя вдовья доля почему не указана?

– Помилуй, – сказал Борис неуверенно, – как же он мог твою долю упомянуть, когда писано то завещание три года назад?! О тебе тогда еще и помину не было. К тому ж государь бодр и весел, о смерти не мыслит, дай ему Бог здоровья…

– Тогда не было, а теперь-то я есть, – сварливо перебила Анхен. – Есть-то есть, да велика ли в том честь? Толком не венчанная, помину обо мне нигде и никакого нет, кто я такая?

Она загребла сразу несколько слив и сунула их в рот. Сладкий черный сок стекал с ее ладони. Анхен выдернула из зарукавья беленький платочек и чистоплотно отерла руку, сосредоточенно ворочая щеками, будто суслик, и выплевывая косточки по одной на стол.

– Ну ладно, – угрюмо сказал Годунов, опуская глаза, чтоб не соблазняться попусту. – От меня ты чего хочешь, не пойму.

– Я ж сказала, – пожала налитыми плечами Анхен. – Ладно, повторю, коли ты такой непонятливый. Хочу, чтоб государь взял у митрополита разрешение на венчание по закону. И чтоб доля была мне указана, не то помрет муженек в одночасье, а мне потом что делать? С протянутой рукой на паперти стоять? Да меня отсюда вмиг выгонят, случись что.

Годунов слабо усмехнулся:

– Ты что, думаешь, я наперсник государев? Советчик его? Да он меня последнее время в упор не видит: есть я, нет меня – ему все едино.

– Да ладно-ка! – покосилась на него Анхен, втянув в рот очередную пару слив. – Твоя сестрица меньшая где живет? Во дворце! Почему? Потому что ты ее в жены Федору метишь. Я сама слышала, как государь давеча говорил Бельскому, лучше-де Аринки Годуновой не сыскать для царевича невесты.

Сердце у Годунова радостно дрогнуло, и он не сдержал широкой, довольной улыбки, которая заставила Анхен нахмуриться.

– Не больно-то лыбься! – протянула она голосом, не предвещавшим ничего доброго. – Кабы я прежде знала, как ты меня проведешь, разве стала бы с тобой дело иметь?