Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]

Ноги вдруг подкосились, однако это была только лишь минутная слабость. Магдалена предупредила, что за средство дала ему, щадя его неистовую гордыню и не искорененное опалой тщеславие. Никто не должен заподозрить, что «избранный» первосоветник Адашев малодушно умер от яда, собственной рукою прервав свою жизнь! Пройдет неделя, говорила Магдалена, не меньше чем неделя… даже если за это время приедут царевы посланные – везти его в Москву, пытать, – он успеет ускользнуть. А для всего мира это будет выглядеть как смерть от огневицы, от горячки, от простуды, от сердечной хвори – какая разница, в конце концов?

2. Белый кречет

– Государь! Беда! Царица…

Боярыня Головина зажала себе рот рукой и застыла с вытаращенными от ужаса глазами.

– Что с ней? Отравили?

С некоторых пор это слово то и дело само соскальзывало с языка.

Боярыня отлепила ото рта ладонь, подрожала еще немножко губами и выдохнула с усилием:

– Пове… повеси…

Далее она говорить не могла – сомлела под огненным взглядом царя, запрокинулась на спину. Подхватив полы парчовой ферязи[8], Иван Васильевич перескочил через куль ее тела и огромными шагами понесся в царицыны покои. Бомелий ринулся следом, на бегу отстраняя слуг и ближних бояр, вознамерившихся сопроводить царя и поживиться новостями: знал, что государю тошно будет в минуту слабости ощутить затаенное боярское злорадство.

Ворвались в опочивальню – и замерли на пороге, мгновенно вспотев: на царицыной половине всегда было нестерпимо жарко.

Обойдя неловко согнувшегося под притолокой, да так и застывшего царя, лекарь стремительно приблизился к неподвижно лежащему женскому телу, которое показалось ему каким-то особенно по-змеиному длинным в этом атласном, зеленом, переливчатом одеянии. Нагнулся, ловя кончиками пальцев биение крови в жилке за ухом и растягивая другой рукой удавку, охватившую длинную, тонкую шею. Удавка была свита из белых вышитых ширинок: тонкий шелк, годный для утирания нежных ланит, но слишком скользкий и мягкий, чтобы стать серьезным орудием самоубийства.

Бомелий торопливо согнал с лица неосторожную ухмылку. Даже не расспрашивая боярынь, он мог бы сказать, что здесь произошло. Едва только царица спрыгнула с лавочки (вон та валяется, опрокинутая), как завязанный на перекладине под потолком узел разошелся – и красавица грянулась оземь. Головенку, конечно, зашибла, и спина некоторое время поболит, однако она даже шею не ободрала петлей, не то чтобы навовсе удавиться.

Бомелий вторично спрятал в усах улыбку и сделал серьезное и даже озабоченное лицо. Поднял голову:

– Царица жива, однако без чувств. Подайте мне уксусу.

Из-за спин столпившихся боярынь вывернулась горничная девка, протянула скляницу. Бомелий заметил взбухший кроваво-красный рубец, перечеркнувший ее худую руку. По-нят-но… черкесская кровь кипит, бунтует!

Смочил бледные виски, в который раз подивившись изощренной красоте этого точеного лица.

Белые, напоминающие яблоневые лепестки веки царицы дрогнули. Приходит в себя? Или сочла, что уже можно прийти в себя? Кто их разберет, этих варварок!

Слегка раздулись ноздри точеного носа, приоткрылись побледневшие губы… и Бомелий от души пожелал, чтобы никто, кроме него, не услышал шепотка, слетевшего с этих прелестных уст, ибо царица на грани беспамятства призвала не богоданного супруга, даже не Аллаха своего запрещенного, не черта помянула, в конце концов, а… брата:

– Салтанкул… Салтан…

Дьявольщина! Неужто и впрямь она без чувств и не соображает, что несет? И так уже не раз и не два достигал уст Бомелия прелукавейший шепоток о том, что любовь царицы к брату Салтанкулу, в святом крещении Михаилу, превосходит всякие разумные пределы. Что, если и до царя тоже дошли слухи нехорошие?!

Иван Васильевич подался вперед и тяжело склонился над женой. Веки ее распахнулись, взгляд черных огненных очей скрестился с угрюмым взглядом серых царевых глаз.

– Ладно, – проронил он чуть слышно. – Будет твой Салтанкул окольничим, черт с ним. Только, прошу тебя, не бери больше греха на душу, язычница! Плохо, видать, тебя нашей вере учили, если забыла, что за самоубийство в аду гореть будешь.

Бомелий сумел сдержать насмешливую дрожь бровей. Так вот, значит, из-за чего сыр-бор разгорелся! Государь отказался назначить Салтанкула-Михаила Темрюковича окольничим, то есть даровать ему боярство. Ну, еще бы! Хоть и кичатся Черкасские, ведут-де они свой род от кабардинского князя Инала, происходившего от султанов египетских, для русских бояр родство это – тьфу на палочке. Многие из них могут исчислить свое происхождение с времен поистине незапамятных, от самого Рюрика (и государь – в их числе), а сей Инал помер какую-то сотню лет назад, так что сам Темрюк Айдаров, отец царицы, всего лишь правнук его. Это ли древность? Это ли родовитость? И вот вам, пожалуйста – царица для брата боярства требует! Но сейчас видно – будет ему и боярство, и чин окольничего, и поместья, и жалованье подобающее…