Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]

Чудилось, только одно делал Леонид явно: предавался самому разнузданному пороку. На его подворье открыто обитали пятнадцать молодых и красивых женок – юродивых, кликуш, которые завывали на разные голоса, пророчествуя всякую всячину, от падения хвостатой звезды до падения государева дома. Последнее сулилось столь часто, что на это перестал обращать внимание даже царевич Иван, которому в последние годы был отдан под управление Новгород.

Бомелий знал жестокий цинизм государева сына и наследника. Они с Леонидом были в этом смысле два сапога пара! Если Ивану было любо наблюдать за глубоким внутренним падением человека, которого притихшие после погрома новгородцы почитали своим духовным отцом, то сам Леонид, чудилось, нарочно переполнял чашу грехов своих, дабы испытать: сколько еще будет терпеть Господь, наблюдая за ним? А главное, Леонид с потрохами продался отцам иезуитам, причем наслаждался своим ренегатством даже больше, чем наградами, которые получал из Вильно и Варшавы вполне регулярно, и лелеял мечту о тех временах, когда суровое, изжившее себя православие русское вынуждено будет потесниться, а потом и вовсе отступить под натиском истинной веры. А начнется путь ее по России с Новгорода…

И вот чуть ли не на подворье этого «своего» перехвачен опасный гонец!

Услышав об этом, Бомелий в первое мгновение испытал отнюдь не страх – новость была слишком ошеломляющей, чтобы вульгарно испугаться, – а странное удовольствие собственной прозорливостью и предусмотрительностью. Ведь принесла эту весть не кто иная, как Анхен, Аннушка Васильчикова, сенная девушка государыни. Как прав, Господи, как же прав оказался Бомелий, постаравшийся засунуть ее во дворец! Девчонка совершенно случайно подслушала донос Умного-Колычева Годунову, которому следовало немедля сообщить об этом самому государю. И тотчас же понеслась предупредить своего благодетеля – иначе она не называла герра Бомелия, прекрасно зная, кто именно заставил Воротынского вспомнить наконец о старинном долге. Да, Анхен отблагодарила благодетеля… отблагодарила с лихвой!

– В слободе знают? – спросил Бомелий, имея в виду, понятно, Немецкую слободу, и Анхен покачала головой: сие ей было неведомо.

– Сбегаешь туда? Предупредишь Иоганна?

Девушка истово закивала, и на сердце Бомелия на одно мгновение стало тепло от этой жертвенной благодарности. Анхен многим рисковала сейчас: если люди Умного-Колычева схватят ее, девчонке не сносить головы… однако ничто, кроме собственной судьбы, уже не волновало Бомелия.

Он давно приготовился к бегству. Путь для себя он тоже определил – идти через Тверь на Псков, пробираясь к Белому морю, где теперь беспрестанно шныряют иноземные корабли. Россия вовсю торгует! Корабли приходят – и уходят. На одном из уходящих отплывет и Элизиус Бомелиус.

Он набросил плащ, вынул залежавшийся в сундуке свиток: загодя выправленная подорожная на имя старого и даже умершего слуги Ильи Месячного, надо только число вписать в оставленное пустым место. Забывчивость подьячего стоила немало… Бомелий достаточно хорошо говорит по-русски, чтобы сойти за русского, и все же говорить надо будет как можно меньше. Ничего, никаких сборов – припас на один день, какой он берет, отправляясь в Александрову слободу. Все, что надо, купит в дороге. Он просто выйдет из дома, выедет из Москвы – и не вернется.

Псков огромен. Застенье, Запсковье, Завеличье, многообразие торгово-постоялых дворов… Среди них русский путник Илья Месячный выбрал почему-то двор Немецкий, за которым велась особенная слежка.

Почему? Необъяснимая оплошность! Хотя такая ли уж необъяснимая? Кого боги хотят погубить, того они лишают разума. И звезды никогда не лгут.

Среди тех, кто проверял его подорожную, совершенно случайно оказался человек, по делам службы не раз бывавший в Москве и знавший государева архиятера в лицо. Он не мог поверить глазам! Но когда подпороли подкладку плаща Ильи Месячного, глаза у проверяльщиков и вовсе вылезли на лоб.

Очень может статься, Бомелию удалось бы откупиться: ушел бы из Пскова нищий, голый, босый, но живой и свободный. Однако, на его беду, примчал гонец из Москвы с приказом по всем заставам: хватать и держать беглого вора и разбойника дохтура Елисея Бомелия по обвинению в государевой измене.

Приказ был отдан лично царем Иваном Васильевичем – после того как ошарашенный удачею Борис Годунов явился к нему и сообщил, что тайный агент Ордена иезуитов Элизиус Бомелиус бежал из Москвы… клюнув на пустой крючок, заглотив несуществующую приманку, ибо сообщение о захвате гонца в Новгороде было не чем иным, как ложью. Годунов ткнул слегой не глядя – и угодил прямиком даже не в кочку, а в целый остров.

Таким образом, Анхен сделала дело, для коего была нанята. И теперь с нетерпением ожидала платы за свои услуги.

* * *

Понурив голову, государь медленно шел по дворцовым переходам. Борис Годунов и Богдан Бельский, сородичи-соперники, шли позади – как волки, след в след. Совсем поодаль тащились еще две темные фигуры, в которых с первого взгляда можно было признать иноземцев.