Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]

– Все вон, – негромко бросил царь, и боярыни с боярышнями испуганной стайкой выпорхнули из покоев, с явным наслаждением ловя прохладный воздух сеней.

Бомелий замешкался на пороге, следя, чтобы все ушли, никто не затаился в укромном уголке, и увидел, как царь одной рукой грубо задирает одежды жены, а другой подтягивает к себе одну из плетей, кои во множестве были разбросаны в ее покоях: витые из разноцветных ремешков, с самыми затейливыми рукоятками, некоторые – с вплетенными в них свинчатками, некоторые – более напоминающие навязни[9], а не плети.

Итак, все ссоры царя с супругой оканчивались одинаково. Тем же, с чего и началось их знакомство.

* * *

В тот сухой октябрьский день выехали на большую охоту. Царь любил охотиться под Коломенским, где зайцев водилось несчетно. Тамошняя псарня была необычайно многочисленна, но держали здесь не лютых кобелей-волкодавов, годных загрызть и медведя, не юрких лаек, а легконогих, пронзительно-стремительных курцев-борзых, пригодных к погоне за ошалелым от страха косым. Любимым занятием царя было сочетать собачью гонку с соколиной охотой, а потому двор ловчих птиц в Коломенском был так же многочислен и ухожен.

Государь выехал в поле с большой и шумной свитой. Он был в золоченом терлике[10], в котором его поджарая стать смотрелась особенно привлекательно. Как никогда, Иван Васильевич сам напоминал хищную птицу, да и чувствовал он себя по-соколиному легко и свободно. В последние дни нестерпимо щемило тоской сердце, а нынче как-то все отошло-отлетело: и незабываемая потеря Анастасии, и позорная неудача с польским сватовством, и мучительные Бомелиевы откровения. Все забылось – осталось лишь это просторное поле, уже по-осеннему прилеглое, с промельками желтизны в траве, посвист ветра в вышине, разноцветные релки вдали, веселый людской гомон, нетерпеливая собачья разноголосица – да неподвижные птицы на «клетках» за плечами ловчих сокольников и на их рукавицах.

На одну из таких птиц и косился беспрестанно Иван Васильевич со смешанным чувством восхищения и досады. Птицей был белый кречет…

Кречетов царь полагал наилучшими из ловчих птиц. По стремительности, легкости полета и меткости броска с ними могли сравниться только ястребы, однако ястребы, как известно, сами бросаются на добычу, ими травят с руки, вдогон дичи, а кречетов надобно напускать. Именно это высокое, вдохновенное мастерство сокольего напуска и любил Иван Васильевич до сердечного стеснения, поэтому и предпочитал ястребам кречетов. Их отлавливали для царской охоты на берегах Печоры, на скалах, подманивая птиц на голубиное сладкое мясо, а потом обучали охотиться. Зная любовь царя к кречетам, все прочие старались иметь у себя именно этих крупных, порою чуть ли не в аршин ростом, серых, пестрых, бурых или красноватых птиц. Реже всех попадались и дороже всех ценились белые кречеты.

Белого кречета, облаченного в шитый разноцветными шелками, серебром и золотом клобучок, а также в украшенные жемчугом нагрудник и нахвостник, держал на рукавице сокольник недавно появившегося при дворе князя Темрюка Черкасского, сидевший на белом же скакуне и сам являвший собой зрелище не менее великолепное, чем редкостный кречет. Это был совсем еще мальчишка, юнец безусый, но до чего хорош, стервец!

Единственный сын Темрюка, Салтанкул, ехал с этим юнцом стремя в стремя, более напоминая телохранителя при царственной особе, чем княжича – рядом с ловчим.

Гости выжидательно смотрели на царя. Чьего сокола напустят первым? Или всех сразу?

Иван Васильевич благосклонно улыбнулся Черкасскому:

– Ну что, Темрюк Айдарович, пускай своего красавца!

Обрадованный и донельзя польщенный таким предпочтением, князь поклонился царю, приложив руку к сердцу, но не ломая косматой шапки (и он, и вся его свита постоянно были, по их обычаю, с покрытыми головами, как если бы шапки гвоздями были к ним прибиты), и что-то быстро приказал красавчику-сокольнику. Тот сверкнул ответной улыбкой, привычным движением распутал должик на ногах птицы и сдернул яркий клобучок.

– Айда! – Мальчишка вскинул тонкую, но сильную руку так резко, что на какое-то мгновение всем почудилось, будто он вылетит из седла вслед за подброшенным кречетом, который стремительно взмыл, в одно мгновение превратившись в маленькое, почти неразличимое пятнышко.

Царь свистнул – и тотчас началось…

Заливисто лая и размахивая пушистыми хвостами, борзые расстелились по полю, опоясали рощицу, гоня затаившихся зайцев. Трещали трещотки, били барабаны, гудели горны и свистели дудки. Шум стоял неимоверный!

И вот среди зелено-желтой травы мелькнула серая тень. Первый заяц! Все задрали головы – и увидели, как белый кречет камнем пал с небес, без промаха закогтив русака.

Ух, какой поднялся крик, вой! Теперь все уже наперегонки напускали своих соколов, потому что курцы выгоняли на поле все больше зайцев. Иной раз на охоте затравливали до трех сотен штук, и нынешний день обещал быть удачным. Хорошее начало полдела откачало!