Жены и дочери

- Ты могла бы сказать своему дяде, как обстоят дела, он не рассказал бы об этом, если тебе этого не хотелось, я уверена, и он мог бы помочь тебе.

- Раз и навсегда, Молли, — ответила Синтия, на этот раз откладывая работу, и произнося слова резко и властно, — научись понимать, что моим желанием всегда было не упоминать и не говорить, в каких отношениях мы состоим с Роджером. Когда нужное время придет, я сообщу об этом своему дяде и всем, кого это касается, но я не собираюсь причинять вред и добавлять себе хлопот… даже ради того, чтобы услышать комплименты в его адрес… огласив эту новость раньше срока. Если меня подтолкнут к этому, я скорее разорву все отношения разом и покончу с этим. Я не могу оказаться в более затруднительном положении, чем нахожусь сейчас, — ее рассерженный тон сменился отчаянной жалобой, прежде чем она закончила предложение. Молли посмотрела на нее с недоумением.

- Я не понимаю тебя, Синтия, — произнесла она наконец.

- Да, полагаю, что не понимаешь, — глядя на нее со слезами на глазах, ответила Синтия очень нежно, словно в искупление за свою недавнюю горячность. — Боюсь… я надеюсь, ты никогда не поймешь.

Через мгновение Молли обняла сестру: — О, Синтия, — пробормотала она, — я измучила тебя? Я тебя рассердила? Не говори, что боишься… Конечно, ты совершаешь ошибки, каждый их совершает, но думаю, что я больше люблю тебя за них.

- Я не знала, что я такая плохая, — сказала Синтия, слегка улыбаясь сквозь слезы. — Но я нахожусь в затруднении. У меня сейчас неприятности. Порой мне кажется, что я всегда буду попадать в затруднительное положение, и если когда-нибудь правда выйдет наружу, я окажусь хуже, чем есть на самом деле. Я знаю, твой отец избавится от меня, и я… нет, я не стану бояться, что и ты так же поступишь, Молли.

- Уверена, что не поступлю. Они… как ты думаешь… как Роджер это примет? — спросила Молли очень робко.

- Я не знаю. Надеюсь, он никогда об этом не узнает. Я не понимаю, почему ему следует знать, поскольку через некоторое время я снова буду чиста. Я даже не думала, что поступаю плохо. Я намерена рассказать тебе обо всем, Молли.

Молли не хотелось настаивать, хотя она желала узнать и понять, сможет ли предложить помощь. Но пока Синтия сомневалась и, говоря по правде, скорее сожалела, что сделала этот малый шаг вперед, даруя свое доверие, вошла миссис Гибсон с намерением переодеться, и тем самым ввести это в обычай, который она наблюдала во время своего визита в Лондон. Синтия, казалось, позабыла о своих слезах и заботах и все душой отдалась женским шляпкам.

Письма от лондонских кузенов Синтии приходили довольно часто, согласно нормам доставки корреспонденции в те дни. Время от времени миссис Гибсон жаловалась на обилие писем Хелен Киркпатрик — прежде чем получить корреспонденцию, получатель должен был оплатить почтовые расходы. И если почта за одиннадцать с половиной пенсов приходила три раза в неделю, то согласно методу вычислений миссис Гибсон, когда та была недовольна, выходила сумма "между тремя и четырьмя шиллингами". Но эти жалобы предназначались только для членов семьи. Весь Холлингфорд и барышни Браунинг в частности слышали о "задушевной дружбе дорогой Хелен и Синтии" и об "истинном удовольствии получать постоянные новости из Лондона. Все равно, что жить там!"

- Я бы сказала, намного лучше, — заметила мисс Браунинг с некоторой суровостью. У нее сложились собственные представления о столице от британских эссеистов[1], у которых город так часто представляется центром разгула, испортившим сельских жен и дочерей сквайров, мешающем исполнению обязанностей из-за постоянного круговорота не всегда невинных удовольствий. Лондон являлся этаким моральным дегтем, к которому нельзя прикоснуться, не испачкавшись. Мисс Браунинг высматривала у Синтии признаки испорченности характера, с тех пор как та вернулась домой. Но кроме огромного количества красивой и подобающей одежды никаких изменений к худшему замечено не было. Синтия бывала "в свете", "видела сияние, блеск и ослепляющее хвастовство Лондона", и все же вернулась в Холлингфорд, как и прежде готовая подставить стул мисс Браунинг, собрать цветов для букета мисс Фиби или чинить свои платья. Но все это приписывалось заслугам Синтии, а не Лондона.