Жены художников

Странность их отношений была еще заметнее у них дома. Помню званый вечер, который они давали через год после свадьбы. Молодой хозяин суетился в толпе гостей, гордый и слегка озабоченный, что у них собралось столько народу. Жена держалась надменно, свысока, с меланхоличным видом и в тот вечер более чем когда-либо казалась безутешной вдовой великого человека. У нее была особая манера оглядываться на мужа через плечо, называя его «мой милый друг», и отдавать ему распоряжения по приему гостей таким тоном, будто он только на это и годился. Вокруг нее увивались старые друзья покойного композитора, свидетели его первых блистательных успехов, его борьбы, его триумфа. Она жеманилась с ними и сюсюкала, как маленькая девочка. Ведь они знали ее такой молодой! Почти все фамильярно называли ее просто по имени — Анаис. Это был как бы замкнутый кружок посвященных, и хозяин дома приближался к ним с опаской, почтительно выслушивая отзывы о своем предшественнике. Там вспоминали блестящие премьеры опер маэстро, сражения с критиками, которые он почти всегда выигрывал, его привычки, причуды, вспоминали, как во время работы он для вдохновения заставлял молодую жену сидеть рядом в бальном платье, с обнаженными плечами… «Помните, Анаис?» И Анаис вздыхала, смущенно краснея…

В те годы были созданы его лучшие лирические произведения, в частности знаменитый, полный страсти любовный дуэт из оперы «Савонарола», передающий красоту лунной ночи, благоухание роз, трели соловья. Кто-то из восторженных почитателей при общем благоговейном молчании сыграл дуэт в аранжировке для фортепьяно.

Когда отзвучали последние ноты, чувствительная дама разрыдалась.

— Это свыше моих сил, — лепетала она. — Я никогда не могла слушать это без слез.

Старые друзья маэстро, утешая опечаленную вдову, подходили один за другим, точно на похоронах, чтобы выразить ей соболезнование и с чувством пожать руку.

— Полноте, Анаис, мужайтесь, дорогая!

Забавнее всего, что новый супруг, стоя рядом с нею, взволнованный и растроганный, тоже принимал соболезнования, горячо пожимая всем руки.

— Какой талант! Какой гений! — восклицал он, прикладывая платок к глазам. Это было и смешно и трогательно.

Признания академического мундира

Это утро сулило скульптору Гильярдену чудесный день.

Совсем недавно его избрали в академики, и сегодня ему предстояло обновить на торжественном объединенном заседании всех пяти академий свой академический мундир, роскошный мундир, расшитый гирляндами пальмовых ветвей, мундир, блиставший великолепием нового сукна и шелковистым узором цвета надежды. Вожделенный мундир лежал на кресле, широко раскинутый, словно дожидаясь, когда его наденут, и Гильярден, завязывая белый галстук, любовно посматривал на него. «Главное — не торопиться. Времени у меня предостаточно», — думал он.

Дело в том, что, сгорая от нетерпения, он начал одеваться на два часа раньше, чем следовало, а г-жа Гильярден, красавица, всегда тратившая на свой туалет чрезвычайно много времени, заявила ему, что уж в этот день она будет готова только к назначенному часу, «ни на минуту раньше… Вы меня поняли?»

Несчастный Гильярден! Чем заняться, как убить время?

«Пока что примерю мундир», — сказал он себе.

Бережно, будто касаясь тюля и кружев, он приподнял драгоценное одеяние и, с бесконечными предосторожностями облачившись в него, подошел к зеркалу.

Ах, какой милый человек смотрел на него! Какой приятный, свежеиспеченный академик: низенький, толстенький, довольный, улыбающийся, седоватый, с брюшком, с короткими ручками, движениям которых вышитые обшлага придавали какую-то неестественную, нарочитую важность!

Явно удовлетворенный своей наружностью, Гильярден расхаживал перед зеркалом, раскланивался, словно шествуя по залу заседаний, улыбался своим собратьям по искусству, принимал величественные позы. Но, как ни гордись своей особой, невозможно два часа простоять в парадной форме перед зеркалом. В конце концов наш академик устал и, боясь измять мундир, решил снять его и бережно положить на прежнее место. Сам он уселся напротив, по другую сторону камина, и, вытянув ноги, скрестив руки на парадном жилете, не спуская глаз с зеленого мундира, предался приятным размышлениям.