Жены-мироносицы

— Хорошо, госпожа, пусть будет светло, — тут же с готовностью откликнулась служанка и зажгла второй светильник на медном канделябре, укрепленном в стене рядом с ложем Иродиады.

Колеблющийся свет пламени бросал свои блики на встревоженное лицо Иродиады. Несмотря на уверения, она все же боялась. И боялась мучительно. Иродиада знала: это кричит ее дед. Такое в последнее время с царем происходит все чаще и чаще. Мать рассказывала Иродиаде, что на деда среди ночи вдруг находит исступление, когда его расстроенному воображению предстают видения и начинают неистово терзать душу царя. И тогда он кричит. Он зовет свою любимую жену Мариамну, казненную им много лет назад. Он умоляет, проклинает, обещает наказать наветчиков. Но кого казнить? Царь уже казнил всех, кто по его же распоряжению судил Мариамну. Иродиада все это знала и, именно потому что знала, боялась. Девочке казалось, что ее, так похожую на свою родную бабку, схватят и поведут на казнь. Казнят, потому что похожа. Потому что она дочь Аристобула, рожденного Мариамной от Ирода и в ее жилах тоже течет благородная кровь царственного дома Хасмонеев. Это ощущение представительницы Хасмонейской династии, вселявшее в Иродиаду надменную гордость за свое происхождение, в то же самое время порождало в ней великий страх.

Привстав с постели, отроковица чутко прислушивалась к крикам и беготне слуг. Но вот наконец во дворце воцарилась тишина, и девочка облегченно вздохнула. Ей показалось, что в спальне нестерпимо душно, то ли от коптившего светильника, то ли от прошедшего жаркого дня. Иродиада встала со своего ложа. Как была в длинной полотняной ночной тунике, так в ней и вышла на открытую балюстраду, соединяющую галереей несколько спален женской части дворца. Вышла — и замерла от охватившего ее восторга. Прямо перед ней расстилался освещенный редкими огнями Иерусалим, выступая из ночного мрака неясными силуэтами зданий и башен. Но девочка смотрела не на город. Задрав голову, она завороженно глядела в небо. Громадный, черный с голубым отливом шатер, унизанный яркими звездами, распростерся над головой. Иродиаде вдруг представилось, что в эту ночь все принадлежит только ей одной: и это небо, и эти звезды, таинственно мерцающие во тьме, и весь город, расстилающийся перед ней. Она смотрела на звезды и мечтала, что они могут заговорить и открыть ей очень важную тайну. Тайну, которая поможет ей покорить весь мир. Особенно взгляд притягивала одна звезда, горевшая ярче других и напоминавшая крупный драгоценный камень в царской диадеме деда. Невдалеке от этой звезды она заметила другую, небольшую желтую звездочку, похожую по цвету на топаз. «А может, это и есть драгоценные самоцветы? — мечтательно думала девочка. — Что если бы они сейчас посыпались сюда? Я бы стала самой богатой на всем свете. Богаче, чем когда-то была египетская царица Клеопатра, перед которой преклонялись даже цари. А ведь придет время, и я буду царствовать» — от этой мысли у Иродиады все похолодело в груди в каком-то сладостно-истомном восторге, и она испуганно оглянулась, опасаясь, как бы кто не подслушал ее мысли. Но кругом царила прохладная тишина ночи, нарушаемая только стрекотанием цикад. Ей вдруг припомнился душераздирающий крик деда. «Этот крик словно возвещает о наступающей беде. Так он еще никогда не кричал», — подумала отроковица, и ее сердце сжалось в тревожном предчувствии. Иродиада поглядела еще раз на звездное небо, но без прежнего чувства восторга. Мир, окружавший девочку, теперь казался чужим и враждебным, а мерцающие звезды — холодными и равнодушными.

Иродиада возвращалась в свою спальню, когда услышала плач и горькие стенания, раздающиеся из покоев матери. Девочка тут же бросилась в ее покои и застала картину, поразившую своей неправдоподобностью. Береника, мать Иродиады, и Глафира, жена ее дяди Александра, стояли, обнявшись, и горько рыдали. Увиденное не укладывалось в голове девочки. Вражда между двумя снохами Ирода настолько укоренилась в сознании окружающих, что Иродиада, увидев их в таком положении, остановилась в растерянности на пороге. Мать, заметив присутствие дочери, простонала сквозь слезы:

— Плачь, дочь моя, плачь. Настали наши черные дни. Твой отец и дядя в темнице. Их хотят казнить как заговорщиков, покушавшихся на жизнь царя.

Иродиада заплакала от жалости к отцу и от страха, охватившего ее душу. Младший братик Иродиады, пятилетний Агриппа, до этого смотревший с недоумением на мать и тетку, увидев плачущую сестренку, тоже разревелся и бросился к ней, словно ища защиты и успокоения. Иродиада перестала плакать и стала гладить братика по головке, утешая ласковыми словами. Но малыш, почувствовав к себе внимание, заревел еще громче. И тут Иродиаде пришла в голову ужасная мысль: «А что если вслед за отцом возьмут и его, маленького наследника Агриппу, и тоже казнят». Тревога Иродиады от этих мыслей все более и более возрастала. Она с беспокойством оглянулась кругом, лихорадочно размышляя: что же можно предпринять? Наконец, приняв решение, нагнулась к братику и шепнула ему на ухо: