Жены русских царей

«Я имел честь прошлой почты вам объявить, — писал тот же Цедергиельм три дня спустя, — в каком я состоянии обретаюсь и о неспокойстве, которое мне приключают пункты, интересованные о мариаже и... Ведая так, как я известен его императорского величества разум и твёрдость, менее бы нас тревожило в продолжении помянутого мариажу, ежели б не чинились некоторые интриги, чтоб опровергнуть взятые меры и публику обольстить таким образом, дабы доброжелательные не знали, на что им надеяться. А между тем противники надеждою себя флатируют, что по заключении (между Швецией и Россией) алианции, император об интересе герцога более попечения иметь не будет, отчего он может прийти в посмеяние и на жертву отдан быть. И начинают уже сумневаться, какое окончание дела его восприимут. Сие отъемлет кураж и остановляет горячесть, и подаёт случай к разным рассуждениям, и кажется будто блекнет тем слава монарха, который ему протекцию свою обещал. Я признаваю, что сие суть токмо проводы; обещания и паролю императорского не держится. Но по что сие продолжение? Подаётся токмо тем приятелям омбраж, а неприятелям случай все свои способы к помешательству употреблять. И воистину, когда неприятели о том радуются, то другие весьма печалятся и неутешительны. И тако, которой партии ныне хотят угодить и от которой надеются сентиментов сходнейших? Никогда б поверить не можно, чтоб коронация и Петров день напрасно минулись без декларации. Воистинно, общий интерес в том так претерпевает, что словами оное изобразить не можно и экспрессии на то нет. Многими продолжающимися выкрутками можно того к падению привесть, которого обещано поднять...»

О том же писал и граф Велинг в местечко Поль к Бассечу или к Бонде; словом, вся голштинская партия была огорчена и оскорблена теми долгими «выкрутками», из-за которых не объявлялось до сих пор обручение герцога. Письма Цедергиельма и Велинга были доставлены Монсу кем-то из близких герцога, вероятно, графом Бонде, и, без сомнения, для доклада государыне.

Монс, как можно думать, не переставал хлопотать по этому делу. Государыня под его влиянием продолжала являть своё расположение к герцогу, но государь по-прежнему уклонялся от декларации. Явно, что она ещё не входила в его политические расчёты. Но вдруг искания герцога увенчались успехом: причиной того или, вернее сказать, решительным толчком к тому был возникший в ноябре 1724 г. розыск.

IX РОЗЫСК 1724

5 ноября 1724 г. было роковым днём для Виллима Ивановича. В этот день объявился давнишний донос Ершова.

Как это случилось, кто был передоносчиком, из-за чего вновь возникло дело — эти интересные вопросы решительно остаются загадками. С недоумением останавливаешься пред Поспеловым, Ягужинским, Макаровым, Меншиковым, Толстым, Анной Крамер, но нет, никто из них не мог сделаться доносчиком на Монса, а, следовательно, и на Екатерину. Почему этого не могло случиться, мы уже объяснили; и что они действительно не были виновниками внезапно возникшего розыска, это видно из наград и милостей, которыми их осыпала Екатерина по восшествии своём на престол. Быть может, Андрей Иванович Ушаков? Действительно, он не был дружен с Монсом; ему и поручил Пётр чинить допросы, производить следствие, но всё-таки и Ушакова нельзя заподозрить в доносе: в противном случае он пострадал бы с воцарением Екатерины, чего, как известно, не случилось. Словом, вернее всего, что государь узнал об извете Ершова путём тайного, безымянного письма, т. е. путём довольно обычным в то страшное время, хотя путь этот и тогда был запретный.

В ноябре 1724 г. принесено было одному из его лакеев, Ширяеву, будто бы с почты, письмо.

В чём оно состояло, куда исчезло — неизвестно; но что оно было и относилось к делу Монса. Это видно из описи сего дела 1727 г. В ней рукою Черкасова, между прочим, помечено:

«Пакет, а на нём подписано: письмо подмётное, принесённое в пакете к Ширяеву в ноябре месяце 1724 г.; вместо которого указал его императорское величество положить в тот пакет белой бумаги столько же и сожжено на площади явно. А сие письмо указано беречь; а кресты на оном ставлены рукою его же императорского величества, блаженной и вечно достойной памяти».

Как ни сведал Пётр о доносе Ершова, но 5 ноября 1724 г. по его повелению взят был в тайную Иван Суворов.