Жены русских царей

Затем вошёл его царское величество; за ним посылал князь Меншиков. Оба они, несмотря на то, что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жёсткими словами и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь. Я принуждён был вернуться домой на кляче моего лакея, — свою карету я уступил перед обедом посланнику датского короля, рассчитывая вернуться в его экипаже, который ещё не приезжал.

Теперь всенижайше повергаю благосклонному усмотрению вашего королевского величества всё это происшествие; оно для меня чувствительнее самой жизни. Высокопросвещенный ум вашего королевского величества столько же, как чрезвычайное великодушие и глубокая любовь к правде, коими восхищается и удивляется весь мир, позволяют мне не только на милостивое снисхождение к этому делу, но и на правосудие и возмездие со стороны вашего королевского величества.

Клянусь Богом, что все обстоятельства (species facto), изложенные мною, совершенно верны: все польские магнаты, бывшие на пиру, могут засвидетельствовать, что поведение и обращение моё были безукоризненны и что до их отъезда (за несколько минут до происшествия), несмотря на сильную попойку, я всё время был трезв. Но положим даже (чего в действительности не было), что я был пьян и произвёл какое-либо бесчинство, подвергать меня за это строгому аресту и бдительному надзору совершенно неуместно, и если бы я был частное приглашённое лицо, а не носил бы священного звания полномочного посла вашего королевского величества (то, что уважается даже самыми необразованными народами), то и тогда не следовало обращаться со мной так постыдно и беззаконно. Я не прошу о мести. Ваше королевское величество, как доблестный рыцарь, сами взвесите этот вопрос, но я слёзно и всенижайше умоляю ваше королевское величество, как о великой милости, уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна и отвратительна...

Как будет царь обращаться со мной впоследствии времени, и будет ли он стараться загладить свою гнусную вину, — не знаю, ибо первым моим движением, по возвращении домой, было составить всеподданнейшее обо всём донесение вашему королевскому величеству и безотлагательно переслать письма через курьера в Варшаву».

«Люблин, 1707 г., июля 16-го н. ст. Вседержавнейший, великий король, всемилостивейший король и государь! Всенижайше повергая вашему королевскому величеству моё донесение, от 11-го числа сего месяца, о случившейся со мной трагедии, 28 июня ст. стиля, накануне царских именин, на пиру, в 7 часов вечера, я составил его в полночь и с большой поспешностью, так как узнал через одного городского купца-немца, что некоторые польские магнаты намереваются послать курьеров с вестью о происшествии в Варшаву и даже Бреславль. А потому, не желая откладывать ни минуты уведомлением вашего королевского величества о всём случившемся, я отправил с своим курьером до Варшавы краткое донесение о происшествии, какое мог я составить в короткое время и при помощи одной моей памяти, не имея ещё возможности переговорить с кем-либо о случившемся. Надлежит, однако, обратить внимание на следующие упущенные в этом деле обстоятельства и подробности:

Во-первых, князь Меншиков первый начал грубить мне непристойными словами, вследствие чего его императорское величество в негодовании удалился, тогда как я только возразил, что благородный человек не упрекнёт меня в бесчестном поступке, и тем менее никогда не докажет того; но когда князь Меншиков не переставал обращаться со мной с насмешкой и презрением и даже подвигался ближе ко мне, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, по московскому обычаю ударом «под ножку» сбить меня с ног — искусством этим он упражнялся, когда разносил по улицам лепёшки на постном масле и когда впоследствии был конюхом. Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его от себя, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить.

Во-вторых, когда тут несколько офицеров нас развели друг от друга, его царское величество сам обратился к Меншикову со словами:

— Ты всегда затеваешь то, чего сам не понимаешь, и я должен отвечать за все твои глупости, и потому советую тебе помириться с Кайзерлингом.

Свидетелем этого происшествия был бригадир фон Нетельгорст, состоящий на польской коронной службе; он всенижайше прилагает тут своё письменное свидетельство и готов, во всякое время, присягнуть. Статс-секретарь тайный Шафиров на днях признался (в справедливости всего происшедшего) датскому королевскому послу.

В-третьих, князь Меншиков собственноручно вытолкнул из комнаты и вдоль лестницы при мне находившихся лакея и пажа (прочая прислуга отправилась домой с экипажем). Потом, вернувшись, спросил меня, зачем я хочу с ним ссориться?