Жены русских царей

В январе 1716 года сын отправился с государем и государыней за границу; как ни грустна была старухе матери разлука с сыном, но она ясно видела, что чем ближе будет Виллим к высоким персонам, тем скорее увеличится к нему «оказия». Старуха печалилась только о том, что по хворости своей ей едва ли доведётся ещё раз увидать сына; притом смущало её и то, что с отъездом сына некому будет поприжать Миллера. Полоненник шведский имел, как оказывается, довольно сильных покровителей в лице князя Я. Ф. Долгорукова и других. Пробежим, однако, последние письма старухи Монс: ими мы закончим наше знакомство с семейными делами генерал-адъютанта.

«...Я более и более ослабеваю, — писала старуха при известии об отъезде сына, — так что думаю, что это последнее моё письмо и мне остаётся только пожелать тебе всякого благополучия на этом свете... Попроси старого князя (Меншикова), чтоб он нас не оставил (в деле с Миллером, который успел жениться, был на службе, хлопотал об откомандировке из Москвы, и денег за подарки Анны Кайзерлинг не вносил). Если бы государыня повелела, — продолжает старуха, — чтобы Миллер заплатил, то дело было бы сделано, а теперь оно, кажется, остановилось. — Миллер делает, что хочет. Мне надобно ещё получить от г. Лаусона 20 070 талеров; если ты его увидишь, то скажи ему, что покойная сестра твоя хотела их пожертвовать на церковь...».

Эти 20 070 талеров — не более как грубая описка, что, впрочем, и видно из другого письма, в противном случае были бы совершенно непонятными как беспрестанные жалобы старухи Монс на бедность, так и настойчивые вымогательства всего семейства ожерелья, перстня, кувшинца и других безделиц от полоненника Миллера; о них напоминается матерью беспрестанно, и к напоминаниям скоро присоединяются мольбы, чтоб Виллим «для своей же пользы... позаботился бы о деревне», т. е. побил бы челом государю о получении нескольких крестьянских дворов с душами.

«Бог знает, — замечает Модеста Монс, — долго ли мне остаётся ещё жить, но я хотела бы по крайней мере при жизни иметь деревню (надо бы сказать: «ещё деревню») и знать, что после моей смерти у тебя будет своя собственность».

Об этой «собственности» старуха писала к Макарову, умоляя его порадеть о деревеньке ей, матери бывшей фаворитки... Между тем, несмотря на недуги, Модеста неустанно наставляла сына на его скользкой дороге дворцовой жизни. «Придерживайся Макарова, — писала она, — он всё знает...» «Друзья наши говорят, — возбуждает старуха Монс сына, — что был бы великий срам, если бы сын, дочь и зять (т. е. Виллим, Матрёна и Фёдор Балк), так высоко стоящие у его величества, не покончили бы дело с успехом... Любезный сын! Не введи нас в позор и не давай нашим врагам восторжествовать над нами... Прощай, моё дитя, я почти ослепла... от слёз!»

Наконец с Миллера истребованы деньги за вещи, полученные им от покойной Кайзерлинг, но и тут плачется Монс: полученная сумма меньше стоимости вещей... а главное всё-таки, любезный сын, постарайся насчёт деревни, дабы ты что-нибудь имел в нужде; попроси секретаря (т. е. Макарова); он тебе поможет в этом деле...». Старуха ещё думала о корысти, о захолоплении за семьёй ещё нескольких сот крестьянских душ, а между тем смерть уж подступала к ней.

«Любезное дитя, — писала Модеста к сыну в конце 1716 г., — я была очень слаба, так что лишилась уже языка и никто не думал, чтоб мне довелось прожить ещё день... Теперь я опять немного оправилась и надеюсь, что Бог умилосердится над бедной сироткой; она так горько плакала и так умоляла Бога, чтоб он не сделал её вновь сиротой, что все удивлялись; она не отходила от моей постели; мальчик (не сын ли Кайзерлинга?) тоже беспрестанно меня дёргал за руки и так жалостно плакал, что ужасно было его слушать... Ради Бога, любезный сын, не оставь бедной девочки, позаботься, чтоб она попала в Данциг (к Балкше), или оставь её у себя; твоя сестра (Матрёна) не будет столь жестока, чтоб не принять ребёнка... Когда я спрашиваю у дитяти, у кого она хочет быть, если я умру, она горько плачет и кричит: «Не дай Бог, чтобы бабушка умерла, а если умрёт, то не хочу быть ни у кого больше, кроме Виллима Ивановича». Она порядочно читает и очень богомольна, как большой человек...» «Дай Бог, — переходит умирающая к предмету, ещё более её интересующему, — дай Бог, чтобы ты получил деревню и что-нибудь таким образом имел: времена ведь переменчивы! Каменный дом, в котором жила твоя сестра, хотят продать; постарайся, чтобы ты его получил...»