Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

Тут наступал самый эффектный момент. В то время как евнухи готовы были скрыться с добычей, дно мешка внезапно разверзалось, и англичанка вываливалась… в одной рубашке и улепетывала со всех ног в комичном ужасе, с самыми потешными стыдливыми жестами. Черные евнухи неслись в погоню, а преследуемая жертва спотыкалась и кувыркалась, вызывая дружный хохот, потом снова пускалась наутек, еще более ошалев и обезумев от страха, еще более смущаясь, в куцем белом ночном одеянии, и это продолжалось до тех пор, пока она не исчезала, ловко нырнув в форточку, проделанную в ширмах.

VI

Еще совсем крохотулькой Нелло с любопытством заглядывался на представления отцовской труппы, широко раскрыв глаза и радостно юля всем телом.

Во время рауса он появлялся, держась обеими ручонками за юбку Битой и почти спрятавшись в ней; но вдруг малыш высовывал на мгновение головку в младенческом белом чепчике, из-под которого выбивались белокурые кудерьки; испугавшись, однако, кишевшей толпы, он мигом прятался в усеянную блестками кисею, затем снова высовывал уже больший кусочек своей маленькой особы на более длительное время и с меньшей опаской. Вскоре в прелестном порыве застенчивой смелости, в порыве решимости, с очаровательными колебаньями, запустив палец в рот, Нелло отваживался пересечь подмостки, то и дело останавливаясь, беспрестанно ища позади себя путь к отступлению. Наконец внезапным и резким скачком он повисал на перилах балкончика, съеживался и прижимался к перекладине; спрятав лицо за перила и уцепившись за них, он украдкой поглядывал вниз, на ярмарочное поле. Но вскоре победные звуки барабана, раздававшиеся за его спиной, вливали в его застенчивую и пугливо-неподвижную фигурку вместе с волнением также и некоторую уверенность; его ножки пускались в пляс, он начинал подпевать, приоткрыв пухлые губки, и теперь головка его, отважно свесившись через перила, уже неустрашимо склонялась навстречу множеству лиц, обращенных в его сторону. Вдруг, среди неистовства музыки, среди финального исступления, среди завываний рупора, среди диких выкриков и воя, взбудораженный этим беснованием и грохотом, малыш подхватывал валяющуюся старую шляпу, старую оброненную шаль. Облачившись в этот обрывок маскарадной личины, словно он являлся участником представления, словно ему уже вменялось в обязанность забавлять публику, карапуз ввязывался в потешное шествие паяца с одного конца подмостков на другой, старался поспеть за ним следом и изо всех сил отбивал такт неустойчивыми ножками; он подражал шутовским жестам, исчезая под огромной шляпой и являя взорам клочок рубашонки, торчавшей из-под пестрой шали в прорехе его штанишек.

VII

Как только кончалось последнее представление, как только бывал снят и разобран остов балагана, а полотнища, канаты и реквизит наскоро уложены в огромный брезент, — тотчас же Маренготта [43], влекомая старой белой кобылой, удалялась от городских стен.

Домик, с утра до ночи странствующий со своими обитателями по дорогам и проселкам; домик, останавливающийся на отдых возле ручья, — с всклокоченной соломой на крыше и с носками, развешанными для просушки на колесах; домик с отпрягаемой на ночь лошадью, из окошка которого в черный сумрак необитаемой местности льется слабый свет, — такова Маренготта, обиталище на колесах, где рождается, живет и умирает скоморох и куда последовательно входят повивальная бабка и могильщик; передвижное, сколоченное из досок жилище, дорогое сердцу его обитателей, так же как моряку — его корабль.

И обитатели Маренготты ни за что не хотели бы жить в другом месте, — так хорошо понимали они, что только здесь дано им ощущать мягкую тряску во время полуденных дремотных мечтаний, поддаваться соблазну побродить по холмам, которые порою «влекут вас к себе», а утром, проснувшись, с удивлением любоваться незнакомой местностью, где Маренготта остановилась в сумерках накануне. И правда: если светит солнце — разве мало повозки да простора пастбищ и лесов? А если случится ненастье — разве нет под навесом, по ту сторону тормоза, маленькой кухонной плиты и разве каморка Битой не преображается в гостеприимную столовую? Ибо повозка, — размером и высотой с большую морскую каюту, — состояла из двух и даже трех комнат. За узенькой внешней галерейкой находилась комната, посреди которой к полу был прибит большой стол; на нем вечером расстилался матрац, служивший постелью канатной плясунье. В глубине была дверь во вторую комнатку — помещение хозяина, где спала вся семья за исключением Джанни, жившего в зеленой повозке, вместе с остальными мужчинами труппы. Из этой своей комнаты Томазо сделал две, — примастерив ширмы, которые полуоткрывались днем, а ночью превращались в альков для супружеской кровати с тремя матрацами.