Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

Братья, одевавшиеся всегда одинаково, носили очень маленькие, тщательнейшим образом вычищенные шапочки, длинные галстуки, заколотые золотой булавкой в виде подковы, короткие куртки, по покрою напоминавшие большие жилеты, какие носят конюхи, короткие штаны орехового цвета, заложенные внизу в четыре складки и туго обтягивающие колени, кожаные штиблеты на двойных подошвах. Внешностью они напоминали берейторов из шикарных конюшен какого-нибудь Ротшильда с печатью корректности, энглизированности, серьезности, невозмутимой важности в манерах и чего-то особенного, что присуще клоунам, когда они ходят в обычном платье.

XLIX

Однако бывали дни, когда мальчишеская природа прорывалась сквозь деланную чинность Нелло, и корректный джентльмен выкидывал какую-нибудь шалость, которую, впрочем, совершал с серьезностью, свойственной английскому мистификатору. Так, однажды братьям случайно довелось возвращаться из цирка домой в омнибусе. Кто не знает этот одиннадцатичасовой омнибус, да еще идущий в пригород: тут славный простодушный люд, уставший и дремлющий в сумерках, поминутно прорезываемых вспышками света, люди с ослабленной, притупленной чувствительностью, с тугим пищеварением; они подскакивают в полусне всякий раз, когда слезает какой-нибудь пассажир, ибо и не спят по-настоящему, и не бодрствуют. Так вот, эти славные люди в продолжение всего пути смутно сознавали, что возле них сидят два хорошо одетых благовоспитанных господина, с изысканной вежливостью уплативших положенные шесть су; и вдруг, очнувшись от резкой остановки омнибуса на углу улицы Акаций, эти пассажиры увидели… увидели нечто такое, что все двенадцать носов, внезапно освещенные причудливым светом фонарей, повернулись как один в сторону улицы Акаций, где во тьму погружалась чья-то невозмутимая спина.

Нелло, спустившись на подножку, сделал сальто-мортале и, выйдя из омнибуса таким необычным образом, стал удаляться как полагается — на ногах и весьма чинно, предоставив изумленным спутникам испуганно вопрошать друг друга взглядом: уж не сделались ли они все двенадцать жертвою галлюцинации?

L

— Послушай-ка, старшой, подбодрись маленько! — говорил однажды брату с ласковой иронией Нелло. — Знаю, знаю: еще над одним твоим детищем можно пропеть De profundis [66].

— Так ты догадывался, что у меня была новая идея?

— Еще бы! Ведь ты, мой Джанни, виден насквозь, как стакан воды! Ты, значит, и не подозреваешь, как это у тебя происходит? Так вот послушай… Начинается с того, что два-три дня, иногда пять-шесть, ты отвечаешь мне «да», когда следовало бы ответить «нет», и наоборот… Ладно, думаю, это у него опять приступ изобретательства… Наконец в один прекрасный день, за завтраком глаза твои становятся нежными и как бы благодарят еду за то, что она такая вкусная… и некоторое время ничто не кажется тебе слишком дорогим… всех женщин ты находишь хорошенькими… а погоду прекрасной, даже если хлещет дождь… и отвечаешь «да» или «нет» все еще невпопад… Это состояние длится обычно недели две-три… В конце концов лицо у тебя вдруг принимает выражение вроде сегодняшнего… изображает солнечное затмение… И когда я вижу тебя таким, я, не говоря ни слова, думаю: трюк братца приказал долго жить!

— Ах ты, насмешник! Но почему бы тебе не помочь мне малость в этом? Что, если бы и ты приложил кое-какие усилия, а?

— Ну, насчет этого — слуга покорный! Я готов на все, что хочешь, — вплоть до риска свернуть себе шею… Но изобретать — это твоя специальность… тут я всецело полагаюсь на тебя. Я считаю, что рожден на свет не для того, чтобы утруждать себя… глупости, которыми я начинаю наши клоунады, не в счет. Я всем вполне доволен… и счастлив той жизнью, какою мы живем!.. И нисколечко не жажду бессмертия!

— В сущности, ты прав. Я — эгоист. Но что ж поделаешь, человек не волен в себе! Есть во мне такая струнка, болезнь такая — потребность изобрести что-нибудь, чтобы прославиться… стать людьми, о которых все говорят, понимаешь?

— Да будет так! Но, признаться, если бы я еще молился, то и утром и вечером просил бы бога, чтобы это случилось как можно позже.

— Однако ведь ты сам гордился бы этим не меньше моего!

— Да, конечно, гордился бы… но со временем все это показалось бы нам, пожалуй, очень глупым… и приобретенным слишком дорогою ценой!

LI