Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

И он провел их в маленькую комнатку, где стояла большая мраморная ванна; мрамор, правда, был самый обыкновенный.

— Bath, [162]— произнес лорд Эннендейл, по-видимому, приятно удивленный этой неожиданной и счастливой находкой. И несколько мгновений он стоял, скрестив руки, с улыбкой разглядывая ванну.

Подняв глаза, он увидел, что Фостен уже в коридоре; она шла быстро, словно убегая от него, и спина ее как-то странно вздрагивала.

Он догнал ее, слегка обеспокоенный:

— Что такое, Жюльетта? Что с вами?

Прижав к губам платок и еле удерживаясь от приступа безумного смеха, она пробормотала, резко отстраняясь:

— Не говорите со мной… После…

Оставалось осмотреть конюшни. Привратник, ободренный благоприятным впечатлением, произведенным на посетителя ванной, уже раскрыл было рот, чтобы назвать количество boxes [163]и т. д. и т. д., но не смог выговорить ни слова, заметив глубокое презрение, выразившееся вдруг на лице английского лорда. Принц Конде, для которого были построены конюшни в Шантильи, мог бы, пожалуй, бросить на конюшню какого-нибудь буржуа своего времени такой же взгляд, какой бросил на показываемую ему конюшню лорд Эннендейл. Англичанин лишь заглянул в нее мимоходом и, кинув беглый взор направо, налево, исчез, оставив привратника, мявшего в руке фуражку, совершенно ошеломленным оригинальностью этого визита.

— Ах, дорогой мой, позвольте же мне наконец посмеяться вдоволь, — сказала Фостен в карете, чуть посторонившись, чтобы дать место любовнику. — Нет, это свыше моих сил, я, кажется, заболею… «Bird!» — И она повторила жест, который сделал лорд Эннендейл при виде вспорхнувшей птицы. — «Bath!» Да ведь только эти два слова вы и произнесли за все время, что были в доме… Ах, до чего же вы были забавны… Подумать только, что из всего, что вы там видели, ваше внимание привлекли только эти две вещи!.. Так вы, значит, собираетесь купить этот дом ради птицы и ванны, да?

Снова потеряв обретенную на миг серьезность, актриса откинулась в глубь кареты: все лицо ее, обрамленное очаровательной круглой шляпкой, настоящей радугой из павлиньих перьев, дышало смехом, веселым, неудержимым смехом школьницы.

Ее возлюбленный, вначале несколько смущенный, через несколько минут уже смеялся вместе с нею, а потом сказал вполне добродушно:

— Вы правы, дорогая, англичанин во мне опять сказался там чересчур сильно… Что делать!.. К тому же вы не знаете, — ведь когда мы покупаем дом для жилья, пусть даже в городе, — мы не можем себе представить, чтобы рядом не было деревьев, не было зелени, а эта птица вдруг сказала мне, что все это там есть… Что же касается ванны, то все мы, англичане, помешаны на мытье, на купанье… только я, пожалуй, слишком явно выразил свое удивление, увидев ванну во французском доме… Впрочем, сейчас дело уже не в ванне и не в птице… кстати, и вы перестали смеяться… скажите, вы согласились бы жить в этом доме?

— Отчего же?.. Я была бы чересчур привередлива, если б… ведь это один из красивейших особняков Парижа.

— Мне тоже кажется, что он… вполне приличен… но я… я хочу купить его главным образом потому, что там большой участок и можно расширить конюшни. И потом… мне нравится то, что… видите ли, я хочу, чтобы у меня был внутренний привратник, как в Лондоне… А там есть большая веранда… ее можно будет остеклить и сделать привратницкую… Стало быть, особняк вам нравится и вы готовы переехать в него хоть завтра?

— Завтра!.. Ну, знаете, во Франции при покупке домов существуют известные формальности, которые требуют времени.

— Особняк этот сдается или продается — не так ли?.. А я сниму его и потом куплю… Мой поверенный уладит все это.

XXVII

Не прошло и месяца, а чета влюбленных уже как будто долгие годы жила в особняке, который был реставрирован, переделан, переоборудован в соответствии с привычками жителя Лондона и населен многочисленной прислугой — неизменным атрибутом дома, поставленного на английский лад.

На только что сооруженной закрытой веранде находился «внутренний привратник», чьей единственной обязанностью было нажимать на кнопки звонков, проведенных в комнаты для прислуги, в кухню, в вестибюль.

В прихожей, за маленьким столом, на котором стояли чернильница и серебряный поднос для писем, постоянно находился footman — ливрейный лакей. Волосы у него были не напудрены, как у кучеров, а побелены испанскими белилами, и сидел он в огромном кресле с высокой спинкой и особыми боковыми подпорками для головы, в кресле, ведущем свое происхождение от тех времен, когда слуга долгими часами ждал возвращения своего господина из ночных заседаний палаты лордов. А на подзеркальном столике, среди блестящих щеток, всегда лежала шляпа хозяина дома, сияя своей белоснежной подкладкой, рядом с тросточкой и парой уличных перчаток, растянутых, расправленных, похожих на слепок с рук мертвеца.

Рядом с прихожей была parlour — приемная, строгая комната с голыми стенами для приема людей, почитавшихся неравными владельцу особняка: поставщиков, маклеров, врачей, ветеринаров.