Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Убеждения не действовали. Они точно проваливались в черную дыру, зияющую на одной из книжных полок, и глохли в ней дробящимися звуками. Николай Иванович знал, что дыра эта образовалась оттого, что он взял с полки четыре тома Ленина. Книги лежали перед ним на столе, высясь темным бугорком. Книги можно даже пощупать — это не доски гроба. Но книги на столе не убеждали: дыра существовала помимо них, помимо воли и логики.

Из дыры как-то сами собой стали вытекать вопросы: «Бороться, но с кем? И надо ли бороться? А если прав Троцкий, убеждая в одной из своих книг, что дело не в Сталине, а в некой исторической закономерности? Выходит, что будь на месте Сталина сам Троцкий или же Николай Бухарин, все шло бы точно так же, как оно идет? Удивительная штука — историческая закономерность. Но почему она так жестока? Почему она заставляет одних революционеров уничтожать других? Какая в этом логика, не говоря уже о диалектике? А если все-таки не закономерность, а злая воля Сталина?»

Время шло. Напольные часы отбили пять раз. Почти тотчас же снова возникло скуление автомобильного мотора. Оно все усиливалось, давило на уши, но ужаса на сей раз не вызывало. Николай Иванович смотрел на потолок, ожидая светового пятна, пятно так и не появилось: видать, свет фар теперь скользил по стенам противоположных домов.

Скуление затихло.

Где-то в том же направлении испуганно просочилась сквозь тьму тонкая струйка милицейского свистка. И все. И все осталось, как было. Сон больного воображения — и ничего больше. Но вдруг представилось: завтра поскуливание мотора замрет возле его дома. И что? Что дальше? Его не станет, а будущие коммунисты, потомки, живущие в коммунистическом завтра, так и не узнают, что думал в последние дни своей свободы профессиональный революционер Николай Иванович Бухарин. Он обязан написать все, что думает сегодня, сейчас, чтобы потомки… Но что написать? Беда в том, что он ничего не думает, он не способен думать: его мозг парализован ужасом проснувшегося в гробу человека.

Вселенским ужасом.

Утром Николай Иванович, уже одетый, разбудил жену. Она испуганно смотрела на него, осунувшегося, обросшего серой щетиной, с лихорадочно горящими глазами, темными мешками под ними.

— Аня, вот тут, — он сунул ей в руки листки бумаги, исписанные плотным почерком. — Тут я написал… нечто вроде завещания… — говорил он прерывающимся шепотом. — Надо смотреть правде в глаза: не исключено, что я не вернусь домой с сегодняшнего заседания Пленума. Я уверен на… на девяносто процентов, что этого не произойдет, но десять процентов остаются… Возьми и выучи наизусть. Потом, когда-нибудь, если останешься жива… Короче говоря, я хочу, чтобы потомки знали правду. Ты понимаешь?

— Да. Но ради бога, Коля…

— Молчи-молчи-молчи! И пожалуйста, без паники: ты — жена Бухарина. Да. Ты не должна дать повода… Они тут все перероют, заберут все бумажки… У тебя прекрасная память… Я надеюсь… Я прошу тебя, умоляю…

— Ко-оля! — выдохнула женщина. — Коля, я боюсь.

— Не бойся. Все будет хорошо. Я верю, что все будет хорошо. Не может быть, чтобы революция была напрасной. Это противоречит… Впрочем… Я не прощаюсь. Жди меня к ужину.

Наклонился, торопливо поцеловал в лоб, пошел. У двери обернулся, настойчиво повторил:

— Выучи наизусть и сожги.

Глава 7

Последние два месяца Бухарин избегал своей кремлевской квартиры. Особенно после того, как к нему нагрянул комендант Кремля с постановлением о выселении. Николай Иванович, возмущенный наглой бесцеремонностью коменданта, позвонил Сталину, тот, хмыкнув в телефонную трубку, посоветовал послать коменданта к чертовой матери. Комендант убрался не солоно хлебавши, а в голову Николая Ивановича закралось подозрение, что в этом будто бы выселении замешан Сталин: кому не известно, что в Кремле гвоздь не забьют без его ведома. Но с тех пор Николай Иванович живет практически постоянно в квартире своей жены, а в кремлевской ночует лишь время от времени: еще раз стать объектом глупой и злой шутки Сталина — или чего-то похуже — нет уж, покорно благодарю.

Служебный автомобиль довез Николая Ивановича почти до дверей Большого Кремлевского дворца. Курсанты Кремлевского полка расчищали дорожки от выпавшего ночью снега, сгребали его к одной стороне, а уж оттуда бросали снег в открытый кузов грузовика. Молодые розовощекие лица, улыбки до ушей, беспечный смех, довольство жизнью и своим положением. И никакой мороз им не страшен, никакие мировые проблемы не забивают их легкомысленные головы. Небось верят, как истый христианин Евангелию, всему, что пишут газеты о врагах народа. Так же легко поверят, что и Бухарин тоже — каэр и вранар. С них станется. Нет, не им читать «Завещание» Бухарина, а их детям. Или даже внукам.

Как долго нынче длится зима… Всё снегопады, вьюги да метели, сменяемые трескучими морозами. Конца-краю не видно… Тоска-ска-ска-ска…

Николай Иванович поежился под толстым зимним пальто, утопил голову в барашковый воротник, торопливо пересек Дворцовую площадь.