Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Сталин, вспомнив, что то же самое ему полгода назад говорил Ягода, и движением руки остановил Ежова.

— Я читал эту докладную записку, — произнес он, повернулся и пошел к своему столу. До Ежова донеслось: — Америка Америкой, а Россия Россией… — И несколько громче: — Конструкторские бюро, которые уже работают под опекой НКВД, должны быть обеспечены всем необходимым. Я имею в виду условия работы, питания, отдыха.

— Я понимаю, товарищ Сталин, и полагаю…

Сталин повернулся к Ежову.

— Хорошо, что понимаешь. Занимайся своим главным делом. И учти: на процессах будут присутствовать иностранные журналисты. Доказательная база должна быть внушительной. Вышинский жаловался, что следователи факты берут с потолка. Нужна более тесная работа с прокуратурой. А с конструкторами мы разберемся. Можешь быть свободен.

Николай Иванович поднялся, произнес все тем же напряженно-бесцветным голосом:

— Я учту ваши указания, товарищ Сталин. До свидания, товарищ Сталин, — и пошел к двери, чувствуя на себе неподвижный взгляд Хозяина. Лишь закрыв за собой дверь, облегченно вздохнул и расслабил мышцы живота. Вслед за этим мягкая волна расслабления прошла по всему телу.

После ухода Ежова Сталин вызвал Поскребышева.

— Сличи списки, которые оставил Ежов, с нашими списками, — распорядился он. — Посмотри, в чем разница. Завтра доложи… И еще. Завтра Хрущев выступает в каком-то институте. Выясни, где. Пошли туда стенографистку. Потом все это ко мне на стол.

И отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Глава 2

Вернувшись из Кремля, Ежов позвонил Главному прокурору страны Вышинскому и пригласил его к себе для важного разговора. Положив трубку, достал из сейфа серую папку, в которой было собрано все, что можно было собрать за минувшие годы о Вышинском Андрее Януарьевиче: сын польского шляхтича, бывший меньшевик, большевик с 1920 года. После Февраля 17-го года, будучи главой Якиманской управы Москвы подписал указ Временного правительства о розыске, аресте и предании суду немецкого шпиона Ульянова-Ленина. Было там и еще кое-что, но даже этого хватило бы на несколько человек, чтобы упрятать за решетку. И самое главное — в 1908 году Вышинский сидел вместе со Сталиным в одной камере баиловской тюрьмы. Какие отношения были тогда между большевиком Сталиным и меньшевиком Вышинским, знает лишь бог да эти двое. Но что Сталин благоволит бывшему сокамернику, известно не только наркому внутренних дел.

Ежов не очень-то доверял подобным биографическим данным, потому что они, как правило, переделывались много раз в зависимости от того, на какую ступеньку власти поднимался тот или иной человек. И Вышинский не был исключением из этого правила, прослыв бескомпромиссным борцом с нарушениями социалистической законности, не взирая на лица и заслуги этих лиц в прошлом. Ежову остается лишь следить за этим выскочкой и ждать, когда тот на чем-нибудь споткнется. И он таки споткнулся на предыдущих процессах против так называемого «Троцкистско-зиновьевского центра», сведя свои обвинения к сплошной демагогии, что позволило на Западе поднять вой о том, будто Сталин в борьбе за неограниченную власть уничтожает своих соперников, выдающихся марксистов-ленинцев. Уж на что сам Николай Иванович был непритязателен в выборе средств против врагов советской власти, но даже и он морщился, читая отчеты об этих процессах.

Именно поэтому Ежов пригласил к себе прокурора страны, вместе с которым представлял Особую Двойку, решение которой обжалованию не подлежат. В ожидании, когда стрелки часов сойдутся на половине седьмого, он просматривал записи, сделанные сразу же после встречи с Хозяином, морщил лоб, стараясь припомнить, не пропустил ли чего из замечаний Сталина, сделанных им как бы между прочим, зная, что тот непременно напомнит ему о пропущенном, при этом таким тихим голосом, с таким убийственным сарказмом, что лучше провалиться сквозь землю, чем принимать на себя леденящие душу стрелы его слов.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел щеголеватый секретарь, закрыл за собою дверь и, сделав два шага, доложил:

— Товарищ Вышинский, товарищ нарком.

Николай Иванович кивнул головой, поморщился: мол, слышу, не глухой, и, убирая папку в ящик стола, произнес гнусаво:

— Проси.

Вышинский, в отутюженном синем форменном костюме с зелеными петлицами и серебряными звездами на них, с коричневой папкой, прижатой к боку, стремительно вошел в услужливо раскрытую дверь и, глядя прямо перед собой сквозь толстые стекла круглых очков, пошагал по малиновой ковровой дорожке к столу, за которым восседал нарком внутренних дел. Скуластое неподвижное лицо его, с рыжеватой щеточкой усов над узкими губами, не выражало никаких чувств по поводу встречи с «Железным наркомом», и Ежов, отметив это, лишний раз убедился, что его гость сидит в своем кресле крепко и никакие сомнения его не мучают.

Выйдя из-за стола, Ежов шагнул навстречу Вышинскому, протягивая ему руку и растягивая губы в подобии приветливой улыбки.