Жернова. 1918–1953. Держава

Сколько раз он собирался на родину, да все не судьба: то участие в боях на озере Хасан и ранение, то освободительный поход на запад и восстановление границ, утраченных молодой советской республикой в годы гражданской войны и иностранной интервенции, то война с белофиннами — и всюду принимали участие слушатели военных академий, набираясь опыта и расширяя свое представление о современной войне и армии. Матову даже удалось повстречаться в октябре тридцать девятого несколько раз с немцами, побывать на учении в одном из их танковых полков, дислоцированных в нескольких километрах от новой советско-польской границы. Он даже посидел за рычагами Т-IV и попытался на нем взять довольно крутой подъем. Не получилось. То ли танк не способен на такое, то ли он сам оказался плохим водителем. Все-таки до половины высоты добрался, а потом пришлось сползать на тормозах на исходную позицию. Немецкий лейтенант-танкист снисходительно похлопал Матова по плечу и сказал, что для пехотного офицера Матов неплохо владеет техникой вождения. Ну и на том спасибо.

Накормив сына и уложив его спать, Матов подшил свежий подворотничок к габардиновой офицерской гимнастерке и, посмотрев на часы, пошел на кухню разогревать обед к приходу жены. Верочка с утра уехала в институт сдавать экзамен по фармакологии, оттуда в больницу, куда уже получила назначение, чтобы представиться главврачу перед убытием в отпуск.

Так вышло, что Матов и Верочка в один год закончили учебные заведения, и Верочке осталось совсем немного, чтобы получить диплом. Потом выпускной бал — и они свободны, как птицы: лети, куда хочешь, делай, что хочешь, но не вообще, а только во время отпуска. Однако эта долгожданная свобода Матовым еще никак не ощущалась, она не проникла в него, постоянно вытесняемая всякими важными и не слишком важными хлопотами.

Трижды звякнул звонок, Матов положил нож, которым резал хлеб, пошел открывать дверь. Верочка на ходу сбросила плащ на руки Матову, чмокнула его в щеку и показала раскрытую ладонь: пятерка.

— Ах, милый, извини за опоздание! — говорила она, переобуваясь в домашние шлепанцы. — Главврач был занят на операции, я никак не могла попасть к нему на собеседование. В конце концов меня принял его заместитель, сказал, что, когда вернусь из отпуска, тогда уж обязательно встречусь и с главврачом.

Поправив волосы перед зеркалом, Верочка на мгновение прильнула к мужу и тут же кинулась в детскую. Матов последовал за ней. Осторожно открыв дверь, Верочка на цыпочках вошла в комнату, остановилась над кроваткой сына, чуть склонив темноволосую голову набок, затем повернулась к Матову, обвила его шею руками, прошептала в самое ухо:

— Я так счастлива, милый, что мне даже страшно: у меня есть все, а впереди жизнь обещает что-то хорошее еще и еще. Я иногда сожмусь и начинаю думать, что так хорошо и хорошо просто не может быть.

— Глупенькая. — Матов поцеловал ее волосы, прижал одной рукой к себе все еще девически тонкое тело, повел Верочку на кухню. — Никто у нас ничего не отнимет, — заговорил он уже в полный голос. — И ничего сверхъестественного у нас с тобой нет. Все самое нужное и необходимое.

— И все равно я боюсь. А вдруг война? — Верочка откинула голову и заглянула ему в глаза. — Сейчас все только и говорят о войне.

— О войне говорят те, кто ничего в ней не смыслит, — снисходительно пояснил Матов. — В армии о ней не говорят. В армии к ней готовятся. Всегда. Поэтому и страха гражданского человека перед войной у нас, военных, нет. И вообще… давай обедать, а то все простынет.

Верочка разливала суп по тарелкам, Матов смотрел на нее и улыбался.

— Чему ты улыбаешься, глупенький? Я плохо выгляжу?

У Матова лицо поползло во все стороны.

— Я, наверное, действительно выгляжу глупцом, — произнес он, похохатывая. — Да не наверное, а наверняка. Я по лицу своему чувствую, что, когда смотрю на тебя, во мне все будто начинает пританцовывать… Даже не знаю, как тебе это объяснить.

— А ты подумай. — Верочка тоже широко улыбнулась, кокетливо повела глазами и рассмеялась.

— Нет, я, разумеется, знаю, отчего так происходит, — заспешил Матов, — но всякий раз изумляюсь, что оно со временем почти не меняется. То есть меняется, — поправился он, — но так, словно я только вчера тебя встретил и увидел в тебе что-то такое, чего не замечал раньше. Ты каждый день новая, каждый день немножечко другая! — воскликнул он.

— Это плохо? — притворно удивилась Верочка и остановила руку с ложкой, не донеся ее до рта.

— Ах, ну что ты такое говоришь! Почему же плохо? Наоборот! Только я не умею объяснить.

— А надо ли?

— Не знаю. По правде сказать, я и не пытался. Мне и без объяснений хорошо. Но я иногда ловлю на себе насмешливые взгляды твоей матери… Представляю, что она обо мне думает.

— Только самое хорошее! — воскликнула Верочка. — Она как-то сказала, что завидует мне. Она говорит, что у нее такого не было. Вернее, было, но как-то быстро прошло.

— Твои родители слишком целеустремленные люди.

— А мы? Разве мы не такие?

— Такие, но мне порой кажется, что я легкомыслен.