Жернова. 1918–1953. Книга первая. Иудин хлеб

Надя смутно помнила Иосифа еще по Баку. Говорили, будто он вытащил ее из моря, когда она начала тонуть. Как она очутилась в воде, куда смотрели родители? – все это было прозой и не имело значения. В ту пору Наде было три года, и, естественно, оценила она поступок Иосифа значительно позднее. Но и помимо этого, сколько себя помнит, в ее семье об Иосифе всегда ходили легенды, как о несгибаемом революционере, человеке исключительной смелости и мужества, несколько раз бежавшего из ссылок, в том числе из сибирской, сумевшем подняться над национальными традициями и предрассудками, и то, что он когда-то спас ей жизнь, тоже стало одной из легенд, которые создали в ее воображении образ благородного рыцаря из романов Вальтера Скотта. Недаром он и партийную кличку взял себе из грузинских сказаний о доблестном рыцаре Кобе, защитнике угнетенных против богатых, жадных и злых угнетателей.

И вот весной семнадцатого года легенды воплотились в живого человека, при этом ничего не потеряв, более того, утвердившись в каждом своем слове. А этот легендарный человек, к тому же, с первых же минут, как только появился в их петроградской квартире, глянул на нее своими удивительными табачными глазами, притягивающими к себе с непонятной силой, – глянул на нее не как на ребенка, а как на уже вполне взрослую женщину, и Надя сразу же это почувствовала всем своим существом и потянулась к нему, замирая от страха и ожидания.

Между тем в Петрограде события сменялись одно за другим с ошеломляющей непоследовательностью и быстротой, вселяя то отчаяние, то радужные надежды. Ей, Наде, трудно было разобраться в этих событиях, тем более что солидные и знающие люди, почти каждый день собиравшиеся на квартире Аллилуевых, до хрипоты и ругани, до взаимных оскорблений спорили друг с другом, не сходясь в оценке как самих событий, так и своей роли в этих событиях.

На какое-то время все будто бы встало на свои места, когда в квартире Аллилуевых поселился Ленин, ставший центром всеобщего притяжения. Однако Владимир Ильич прожил у них всего несколько дней, исчез так же неожиданно, как и появился, а после его исчезновения бурные события в Петрограде, как и по всей России, стали казаться еще противоречивее и сложнее.

Лишь Иосиф всегда оставался спокойным. Он будто что-то знал такое, что неведомо было никому, в споры почти не встревал, иногда ронял несколько слов на довольно корявом русском языке, с едва уловимой усмешкой переводя взгляд своих умных глаз с одного заядлого спорщика на другого.

Из отдельных реплик отца и его друзей Надя знала, что Коба – а его именно так называли товарищи – является одной из главных фигур среди петроградских большевиков, и тот факт, что он не кичится своим положением, не пытается как-то выделиться, повелевать людьми или поучать их, наполняло сердце девушки гордостью и еще большей любовью.

А с некоторых пор Надя стала замечать, что спокойно оценивающий взгляд табачных глаз Иосифа теплел, когда встречался с ее взглядом, она поспешно отводила свой, боясь, что этот мудрый и проницательный человек прочитает ее тайные мысли, надеясь, что он таки их прочитает.

Но раньше других ее мысли и чувства прочитала мать. Однажды она уединилась с Надей и высказала ей все, что думала о ее начавшемся сближении с Иосифом Джугашвили-Сталиным:

– Он тебе не пара, доченька, – говорила Ольга Евгеньевна, стараясь смягчить слова задушевностью тона и мягкой, сочувственной улыбкой. – Во-первых, он на двадцать два года старше тебя, и эта разница в возрасте особенно скажется с годами: вы перестанете находить общий язык, разные интересы и восприятие действительности сделают вас чужими. Таковы последствия всех разновозрастных браков. Во-вторых, у Иосифа трудный характер. Говорят, что он бывает вспыльчив и груб. Но главное, он, как и многие другие, стремится к власти, а власть портит людей, особенно если эти люди не имеют соответствующего воспитания и образования.

– Ну и что? – Надя вскинула головку с гладко зачесанными черными волосами, заплетенными в одну тугую косу, широко распахнула большие черные глаза и, плотно сжав маленький рот, воинственно выставила несколько тяжеловатый подбородок. – Ну и что из того, что старше? А если я его люблю? Что тогда? Ну и что, что трудный характер? И у меня тоже характер, так значит, на мне нельзя никому жениться? А то, что Иосиф стремится к власти, так мне это даже нравится: значит, он не какая-то там посредственность, а человек дела и великой идеи, которую хочет претворить в жизнь активным в этом деле участием. Наконец, выходить замуж за такую серость, как Гуфельд, я не хочу. Или ты считаешь, что я обязательно должна выйти замуж за Гуфельда?

– Нет, я так не считаю, – тихо ответила Ольга Евгеньевна, хотя в тайне именно так и считала, тем более что и Натан Гуфельд увивался возле ее дочери, и, тяжело вздохнув, добавила: – Смотри, доченька, не пожалеть бы потом.

Ах, как давно состоялся тот нелегкий для обеих разговор, как редко Надя вспоминала его, сколько всяких событий случилось за это время! Но неужели мама была права?