Жернова. 1918–1953. Книга седьмая. Держава

– Кстати, вы, насколько мне известно, дружны с наркомом водного транспорта Николаем Ивановичем Ежовым. Наверняка у вас были откровенные беседы. Не припомните что-нибудь заслуживающего внимания?

Исаак Эммануилович, еще не пришедший в себя, никак не мог сообразить, что хочет от него этот… этот тип. Если он хочет собрать на Ежова компромат, то есть если ему даны такие указания, значит Ежова ждет дальнейшее падение. Но Ежова вызвали в Кремль, если верить его супруге… и вдруг это правда, тогда, получается, его, Бабеля, затягивают в новую ловушку. И молчать нельзя, и говорить тоже. А этот… этот тип ждет, и каждая секунда промедления приближает что-то страшное.

– Николай Ив-ваныч… – начал Бабель заикаясь, не зная, куда заведет его путанная дорожка слов. – Он, Алексей Степаныч… мы с ним… в том смысле, что никогда ни о чем таком не говорили. Всегда больше о погоде, о театре, о книгах, о том о сем… Сами понимаете, человек он скрытный, на нем секреты государственной важности и все такое прочее. Я не помню, чтобы что-нибудь такое… Да-да, вот я пытаюсь вспомнить и ничего такого вспомнить не могу! – оживился он. – Честное слово! Нет, мы с ним ни разу не говорили о том, что бы заслуживало, так сказать, вашего внимания…

– А с его женой? Ведь вы с ней тоже были в близких отношениях… Не так ли?

– Да что вы! Ну был легкий флирт, сами понимаете: Николай Иванович – человек занятой, а ей скучно… ну так, ничего особенного… Вы ведь тоже мужчина и, как говорится, все мы грешны.

– Все да не все, – недобро усмехнулся Солодов. И новый вопрос: – А не припомните ли вы, кому принадлежат такие слова: «У товарища Ежова действительно ежовые рукавицы, но они совсем с другого ежа»?

– Н-нет, н-не п-помню, – снова начал заикаться Исаак Эммануилович. – Я не помню, кто говорил такие слова.

– А их и не говорили. Они написаны. И написаны вашей рукой. Как же это вы забыли? Ай-я-яй! И после этого вы утверждаете, гражданин Бабель, что вас арестовали по чистой случайности и недоразумению. Ошибаетесь, – дошел откуда-то издалека до сознания Исаака Эммануиловича голос старшего сержанта Солодова. И голос у лаптя был другим – жестким и даже властным, и вид сочувственника сменился на сугубо обвиняющий и, можно сказать, пренебрежительный.

Солодов доскрипел пером по бумаге, промокнул написанное, аккуратно сложил листки и подсунул их вконец отупевшему от свалившегося на него несчастья писателю.

– Прочтите и подпишите ваши показания, гражданин Бабель. На каждой странице. Здесь и вот здесь.

Но гражданин Бабель, не единожды присутствовавший на допросах и даже при пытках арестованных, испытывавший от всего этого какой-то необыкновенный прилив сил и ни с чем не сравнимое плотское наслаждение, тут вдруг тихо охнул, уронил голову на грудь, обмяк и сполз со стула на пол.

Солодов покачал круглой головой и вызвал дежурного надзирателя.

– Позови-ка доктора. Чегой-то этот интеллигент совсем скукожился.

– Кишка у них хлипкая, товарищ старший сержант, – со знанием дела засвидетельствовал надзиратель, склонившись над лежащим подследственным. – Как с других шкуру сдирать, так это они мастера, а как до их персоны дело коснется, так в омморок. Ничо, водичкой обрызнуть, вмиг очухается.

Набрал в рот воды из стакана и с шумом выпустил струю в лицо лежащему. Тот застонал и зашевелился.

– Я ж его и пальцем не тронул, – оправдывался Солодов. – Не велено было.

– Быва-ает. Вы у нас человек новый, еще обыкнитесь, – посочувствовал надзиратель, усаживая очухавшегося подследственного на стул.

Глава 5

После полуночи, закончив дела, Сталин сунул ноги в сапоги, надел утепленную шинель, нахлобучил на голову шапку-ушанку – весенние ночи еще холодны – и вышел из дому. Постояв с минуту, прислушиваясь к тишине, он медленно пошагал по дорожке в дальний конец своей дачи. Сделав круг под замершими в безветрии деревьями, возвратился к дому и снова стал мерить неспешными шагами в свете звезд и кривобокой луны притаившееся безмолвие. На ходу, под тихие вздохи сосен, думалось легче, свободнее, виделось дальше и шире.

Недавно закончился XVIII-й съезд партии, который подвел итоги хозяйственного строительства, наметил перспективы, сделал выводы из Большой чистки. Это был самый спокойный съезд на памяти Сталина, самый деловой и конструктивный. Можно даже сказать, что это был съезд молодых партийных кадров, энергичных, преданных коммунизму и лично ему, Сталину, съезд будущего страны и партии.