Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность

– Вы знаете, Виктор Васильевич, – продолжал между тем Кожинов, – я прочел вашу рукопись. Представьте себе, начал читать с предубеждением, думал, пролистаю несколько страниц – этого достаточно, чтобы составить представление об авторе, но увлекся, отложил все свои дела, пока не дочитал до конца. Вы действительно русский, действительно самобытный писатель – и я этому очень рад. В последнее время мне что-то редко приходится иметь дело с настоящими писателями. Должен сказать, что некоторые ваши позиции небесспорны, но это не значит, что они не имеют права на существование. Я полагаю, что вам сейчас надо где-то обозначиться с вашим романом. Можно, конечно, в Москве. Вы, наверное, знаете, что я состою членом редколлегии журнала «Наш современник». Я мог бы порекомендовать вас туда. Но вам придется стоять в длинной очереди. Там уже сложился свой круг авторов, и такую большую вещь они если и возьмут, то очень не скоро. Проще всего напечататься в каком-нибудь провинциальном журнале. Не думайте, что это менее значимо, чем в столичном. Я сам часто печатаюсь в периферийных журналах… Так как вы на это смотрите? – спросил Кожинов, и я услыхал в трубке его дыхание.

Пока он говорил, я, почти ничего не видя сквозь слезы, сами собой навернувшиеся на глаза, как только он произнес: «Вы действительно русский, действительно самобытный писатель», лихорадочно листал блокнот, где были записаны его имя-отчество, уже позабытые мною. Его вопрос застал меня как раз в тот миг, когда я запись эту нашел.

– Я смотрю положительно, Вадим Валерианович, – произнес я с облегчением, но не потому, что мне предложили какой-то провинциальный журнал, а потому, что мог обратиться к Кожинову по имени-отчеству.

– Я так и подумал, – произнес Кожинов и, как мне показалось, с таким же облегчением. – Дело в том, Виктор Васильевич, что я взял на себя смелость решить этот вопрос за вас и уже позвонил главному редактору воронежского журнала «Подъем» Евсеенко и порекомендовал ему ваш роман. Поверьте мне на слово, что это хороший писатель и хороший редактор. Вы ничего не читали из его произведений?

– Нет, не читал. Во всяком случае, не помню, – ответил я.

– Ну, это не имеет значения. Однако рекомендую почитать. Так вот, Евсеенко вас напечатает. У нас с ним хорошие отношения, и моей рекомендации ему будет достаточно. С вашей стороны нужно лишь согласие на то, чтобы он внес в роман любую правку, которую посчитает нужной. А когда дойдет очередь до издания книги, вы можете сослаться на журнал – все равно его читать в книжном издательстве не будут. Поверьте, я проверил это на практике.

Наконец я опомнился и в первую же паузу вклинил свою благодарность, но Кожинов прервал меня на полуслове, и мне представилось, как он, сидя за столом и держа в руке трубку, машет другой рукой, при этом безбожно дымя «примой».

– Так что желаю вам успехов, Виктор Васильевич. И помните, что я теперь буду с большим интересом следить за вашим творчеством. Можете сегодня же приехать и забрать рукопись: вам ведь надо будет отослать ее в Воронеж.

И я, быстро собравшись, поехал к Кожинову.

На этот раз он встретил меня совсем по-другому: приветливо и без напоминания о времени и тапочках. В этот же день у нас и произошел долгий разговор о Сталине, о советском периоде истории России.

Кожинов, в сущности, повторял себя самого, книжного, но с добавлением некоторых деталей тогдашней – и своей – жизни: тридцатых, сороковых и пятидесятых. Он вспоминал, что родственники его были по-разному втянуты в революционный процесс, что были среди них и чекисты, и комиссары, и многие другие. Естественно, я ничего не записывал, и кое-что выветрилось из моей головы, не успев там угнездиться. Крепко запомнилось вот что: я спросил, почему у него Сталин выведен как некое производное от истории, не имеющее собственной воли – почти по Толстому?

Кожинов засмеялся, довольный.

– Вы заметили? Да? Это хорошо, что вы заметили. А вывел я Сталина таким исключительно потому, чтобы не усложнять тему. Иначе бы пришлось полемизировать с очень многими исследователями биографии Сталина, а каждый из них имеет в своих рассуждениях свое рациональное зерно, которое не всякий способен отделить от всего наносного, конъюнктурного, субъективного. В последнее время, если вы заметили, у нас культивируется взгляд на Сталина как на деспота, диктатора похуже Гитлера. Читатель запутался бы и ничего не понял. Это исключительно тактический прием. И вы правы, когда даете Сталина во всей сложности его характера, с его метаниями, вольными и невольными. Давно подмечено, что историк пишет о том, что было, а писатель о том, что могло быть, и часто писатель оказывается более прав, чем историк. И вообще, больше прислушивайтесь к своей совести, чем к чужим советам. Только в этом случае вы создадите что-то свое.

К концу разговора я попросил ВВ подписать его книгу «Россия. Век ХХ-й».