Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность

– Это поправимо. А я, признаться, думал, что до сих пор представляю для вас загадку. В мои-то годы и такая непростительная наивность.

– Почему же не простительная? Очень даже простительная.

И Галя-Гюльнара улыбнулась ему многообещающей улыбкой.

Глава 5

К Зощенко Алексей Петрович отправился пешком. Он и в Москве чрезвычайно редко пользовался транспортом, а в Ленинграде, не столь многолюдном, и подавно. Да и какое это удовольствие после бурной ночи с очаровательной женщиной, изголодавшейся по настоящей мужской ласке, пройтись по Невскому, пересечь по Каменному мосту канал Грибоедова, напротив Казанского собора свернуть направо, далее по набережной – и ввиду Малого театра имени Мусоргского, остановиться у дома номер девять и решительно открыть дверь в неизвестность…

Впрочем, почему в неизвестность? Очень даже в известность, если иметь в виду всё, что Алексей Петрович прочел из последнего Зощенко, готовясь к этой встрече. Прочел без всякого удовольствия, ибо и раньше не любил его нарочитого «народного» языка, примитивных «народных» сюжетов, достойных разве что журнала «Крокодил», который Алексей Петрович редко брал в руки, еще реже читал, с брезгливостью относясь к его дозированной критике управдомов и дворников. Но Зощенко двадцатых годов был хотя бы смешным, в тридцатых слишком хотел понравиться властям, в чем и преуспел, заработав орден, а нынешний… нынешний, скорее, жалок, потому что пытается вернуться к самому себе изначальному, а это уже и ни ко времени, и ни к месту. Да и тон менторский никак не идет к его просторечию, а власти не любят, когда их поучают. Тем более что и социализм построили, и войну выиграли, вот-вот до коммунизма доберемся, а люди у Зощенко все такие же дураки и недотепы. И даже глупее и недотепистее. Потому-то и накинулись на сочинителя, который никак не может взять в толк, что времена изменились и литература должна измениться тоже.

Алексей Петрович знал, что его посещение Зощенко ничего не даст: те военные рассказы, которые напечатал журнал «Новый мир», писались о какой-то другой войне, может быть, о первой мировой, в которой Зощенко будто бы принимал участие, но никак не о войне с фашистами: и немцы в рассказах другие, и красноармейцы не те, и война между ними смахивает на лубочные картинки четырнадцатого-семнадцатого годов. Может, с эстрады такие рассказы читать – еще куда ни шло, но печатать в толстых журналах – это уж извините. Надо было, однако, когда-то отчитываться о проделанной работе, и посещение Зощенко должно войти в этот отчет – хотя бы для очистки совести. Впрочем, было и любопытство: какой такой этот Зощенко и как он умудрился не заметить исторических, так сказать, перемен?

Загаженная лестница, провонявшая кошками, двери, то обшарпанные, то обтянутые лоснящимся дерматином, с почтовыми ящиками и со щелями для газет и писем, иные с медными табличками, на которых выгравированы имена и даже должности: профессор Угрюмов, доктор юридических наук Попельман, еще какие-то доктора и профессора, – сразу видно, что дом заселен людьми не простыми, а заслуженными, и загаженность как-то не вязалась со всеми этими табличками.

Вот и квартира 124. Никаких табличек. Просто дверь – и все. Разве что черная кнопка звонка сбоку. И Алексей Петрович нажал эту кнопку.

Долго никто не подходил. Наконец за дверью зашлепали шаги, клацнул засов, дверь полуоткрылась, и на Алексея Петровича глянули из полумрака настороженные глаза с худого смуглого лица, в котором Задонов сразу же признал Зощенко, хотя ни разу не видел его вживе, а лишь на фото, да и то в профиль.

– Михал Михалыч? – для верности спросил Алексей Петрович, снимая шляпу. И, не дожидаясь ответа, представился: – Задонов, Алексей Петрович.

– Да-да, – поспешно согласился Зощенко и с тем, что он действительно Зощенко, и с тем, что перед ним Задонов. – Я вас ждал. Милости прошу. – И отступил в глубь коридора, где горела тусклая лампочка, едва освещающая вешалку, и еще какие-то выпуклости и впадины старинного дома.

Алексей Петрович остановился напротив вешалки, положил шляпу на полку, снял плащ, повесил на крючок, провел руками по волосам и только после этого обернулся к хозяину, невысокому, щуплому и весьма прямому, о которых говорят, что он, де, аршин проглотил.

– Здравствуйте, Михал Михалыч, – произнес Алексей Петрович с широкой улыбкой, протягивая руку. – Давно хотел с вами познакомиться. Вот представился случай… очень рад.

– Да-да, конечно, я тоже весьма рад. Здравствуйте! – заторопился Зощенко, вложил маленькую ладонь в руку Задонова, ответил слабым пожатием. – Читал вашу книгу о войне. Понравилось. – И тут же спросил: – Это вы реальные события описывали? Или выдуманные?

– Что вы имеете в виду?

– Окружение и всякие там мытарства по лесам…

– Процентов на десять. Остальное враки, – весело усмехнулся Алексей Петрович. – Вы же сам писатель, знаете, как это делается.