Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Противу ожидания, которое томило душу в поезде, Левка проявил всегдашнюю радость при виде своего старого друга-приятеля, так что Петр Степанович испытал даже некоторую неловкость: после всего пережитого за эти годы обычные человеческие отношения поблекли, потеряли изначальную ценность, и сам Петр Степанович казался себе — особенно после "Шахтинского дела" — как бы помеченным некоей печатью, видя которую, нормальный человек не захочет иметь с ним дела. А Левка издалека, из Харькова, казался именно нормальным человеком — человеком своего времени. Да и Москва — не Харьков: в ней все должно изменяться быстрее, и люди, разумеется, тоже.

Когда хлопанья по плечам и объятия кончились, Петр Степанович, чувствуя себя не в своей тарелке оттого, что Левка печати этой на своем друге не замечает, счел-таки необходимым объяснить, что приехал в столицу не просто так, а в качестве представителя фирмы, что у него дела в наркомате тяжелой промышленности и что, следовательно, хозяин может не опасаться за последствия. Впрочем, если он находится в стесненных обстоятельствах, о которых Петр Степанович ничего не знает, то он, то есть Петр Степанович, не в претензии и может, в конце концов, остановиться в гостинице… Он просто предполагал, что старая дружба дает ему право… или, точнее сказать, повод…

Тут Петр Степанович сбился: ему не хотелось снова оказаться на пустынной улице, продуваемой ледяным ветром, но если он станет слишком деликатничать, то, не исключено, что он там и окажется. Правда, до гостиницы не так далеко: вниз по Лубянке или той же Рождественке всего-то минут десять ходьбы, но советские гостиницы — это такая мерзость, что от одной мысли о холодном и неуютном гостиничном номере по спине Всеношного пробежали мурашки, и он передернул плечами.

Путаная речь Петра Степановича, однако, лишь развеселила Левку Задонова. Он протестующе замахал руками и потащил Петра Степановича вверх по лестнице на второй этаж, затем по коридору на свою половину, где занимал с женой и двумя детьми, четырнадцатилетним сыном и одиннадцатилетней дочерью, три небольшие комнаты, которые до революции служили детскими, а в одной из них жила гувернантка-француженка. При этом он заглядывал почти в каждую дверь и сообщал, похохатывая:

— Петька Всеношный приехал! — и тащил Петра Степановича дальше.

Когда-то весь этот двухэтажный дом принадлежал Левкиному отцу, Петру Аристарховичу Задонову, инженеру-путейцу, специализирующемуся по строительству железнодорожных мостов, человеку весьма известному не только в Москве, но и далеко за ее пределами. Теперь Задоновы занимали лишь второй этаж, где в восьми комнатах ютились три семьи: стариков и двух их сыновей с женами и детьми. Но помимо восьми комнат имелась еще одна, бывшая кладовая, в которой теперь помещали гостей из провинции. По большей части одиноких. А раньше… О! Раньше для этих целей отводилась чуть ли ни половина первого этажа, и в хлебосольном доме Петра Аристарховича Задонова гости почти не переводились. Даже тогда, когда сам хозяин дома пропадал на строящихся железных дорогах то в одном, то в другом уголке необъятной Российской империи.

В этом доме иногда месяцами живал и Петр Всеношный — как в бытность своего студенчества, так и в другие благословенные времена. Он кончал курс вместе с Левкой Задоновым, они слыли друзьями — не разлей вода, и на факультете их звали не иначе как Петр и Петрович. Потом почти три года практики в Германии на машиностроительных заводах Тиссена и Круппа, увлечение модными тогда идеями социализма, долгие и горячие споры в немецких пивных, но… но в конце концов страсть к технике победила, и в Россию друзья вернулись весьма умеренными конституциалистами и колеблющимися монархистами, полагающими, что до Европы нам еще далеко.

Лев Петрович провел Петра Степановича в гостевую, оставил его там приводить себя в порядок после дороги, а сам пошел организовать чаю.

Глава 12

Время было позднее, но в самой большой комнате, — она же библиотека, — принадлежавшей старикам Задоновым, собралось все взрослое население квартиры: Петр Аристархович, худющий, высокий старик со впалой грудью, остренькой бородкой и редким пухом за ушами; его жена, Клавдия Сергеевна, полная противоположность своему мужу — оплывшая дама с тяжелым дыханием; Левкина жена Катя, наделенная броской красотой, похожая на цыганку не только наружностью, но и блудливыми черными глазами; жена Алексея, младшего сына, Маша, светленькая, мягкая, уютная, с большими серыми глазами, в которых будто застыло предчувствие беды.