Жернова. 1918–1953. После урагана

Дом, в котором время от времени собираются всякие начальники, стоит за городом, в Нижней степи. Его построил Дущенко, построил вполне официально как административный корпус при пионерском лагере. Но это не корпус, а дача со всякими удобствами для отдыха и культурного времяпрепровождения. В доме отдельная от лагеря кухня, отдельные комнаты, столовая, а при доме еще и баня, и небольшой кинотеатр, и небольшой зал для танцев под патефон.

Одна из девиц лет тридцати, с огромными от излишней краски черными глазами и волосами воронова крыла, одетая в зеленого шелку платье, обтягивающее ее стройную высокогрудую фигуру, подошла к Василию Гавриловичу, обняла его сзади, прижалась щекой к его щеке.

— Васенька, я так давно тебя не видела, котик мой коханый, так по тебе соскучилась. Уж не забыл ли ты свою Галыночку?

— Нет, не забыл: тебя забудешь… — проворчал Василий Гаврилович с кривой ухмылкой. Спросил, слегка отстраняясь: — Где летала, Галка, что клевала?

— Зернышки, Васенька, зернышки. Птичка по зернышку клюет, а сыта бывает. Так и я.

— Ну и правильно, — согласился Василий Гаврилович. Предложил: — Садись, выпей.

— С удовольствием. А ты никак мне не рад, Васенька?

— Был я рад, когда нашел клад, еще больше рад, когда украли клад, — усмехнулся Василий Гаврилович, наливая в стакан красное густое вино.

Женщина выпила, потом обняла его за шею, поцеловала возле уха, прошептала:

— Пойдем, сказать надо что-то… — И уже громко: — Соскучилась я по тебе, котик мой, просто ужас, как соскучилась. — Встала, потянула его за руку.

За столом зашумели:

— Что так быстро? Аль невтерпеж стало?

— Не ваше дело, — повела высокой бровью девица, пробираясь между стульев.

В отдельной небольшой комнатушке, где помещалась широкая кровать, шкаф, небольшой стол да пара стульев, Галина повисла на шее у Василия Гавриловича и, обдавая его запахом вина и дорогих духов, зашептала:

— Ах, я так соскучилась по тебе, мой коханый, так соскучилась — просто сил нету.

— Вот заладила: соскучилась и соскучилась. Звала-то зачем? — спросил Василий Гаврилович, заглядывая в черные глаза женщины, так напоминавшие ему о чем-то далеком и полузабытом.

— Потом, потом, — прошептала она с придыханием, и Василий Гаврилович, забыв обо всем, поддался на ее ненасытную страсть, и сам задышал загнанной лошадью.

Через несколько минут они лежали, курили, прислушиваясь к невнятным голосам за стенами слева и справа.

— Так о чем ты хотела сказать? — снова спросил Василий Гаврилович.

Галина повернулась к нему всем телом, налегла на его грудь своей грудью, заговорила приглушенным голосом:

— Была тут недавно в одной компашке… неважно, в какой… слыхала, что на тебя кто-то накатал телегу самому прокурору Смородинову.

— От кого слыхала?

— Я ж говорю: неважно, от кого. От верного человека слыхала. Велел тебя предупредить. И шурин твой Петро Дущенко тоже на крючке. Но его предупреждать не велели. Уж не знаю, почему. Может, кто другой. А может, и так сойдет. Жаден он, свояк твой, за копейку удавится. Не жалко. А тебя, Васенька, жалко. И не только мне. Много ты хороших дел для хороших людей сделал. А добро помнится.

— А что мне делать, не посоветовал тебе этот верный твой человек?

— Нет, Васенька, не посоветовал. Он сказал, что ты и сам лучше всех знаешь, что делать. Так-то вот.

— Что ж, и на том спасибо, — грустно улыбнулся Василий Гаврилович, а про себя подумал: «Как брать неучтенный кирпич и лесоматериалы почти задарма, так „мы тебя в обиду не дадим“, а как жареным запахло, так „сам знает“. А я знаю лишь одно: с самого начала не лежала у меня душа к этому делу, да вцепился в нее свояк негаданный, как тот клещ, и не вырвешься… — Но, подумав немного, отрезал: — Сам виноват, нечего на других валить: никто тебя за глотку не брал, мог послать к такой матери. Но не послал — в этом все дело».

И он, сжав лицо женщины руками, опрокинул ее на спину и, точно погружаясь в черную пропасть, стал неистово терзать ее податливое тело, а она лишь все громче стонала под его напором, отвечая такой же неистовостью.

На другой день в цехе, который за два года разросся до размеров небольшого завода, Василий перебрал всю документацию, уничтожив те бумаги, что могли навести на мысль об уходе части производимых стройматериалов на сторону. Правда, он не очень силен в дебетах-кредитах, и уверенности, что все концы ушли в воду, не было, но больше ничего сделать нельзя. К тому же думалось, что, поскольку его услугами пользовалось так много всякого начальствующего люда, им же в первую очередь не выгодно топить своего… свою дойную корову. Ну, утопят, и что? На свою же голову. Опять же, в городе чуть ли не каждый знает, откуда идут стройматериалы, кому они и как достаются. Тут если копнуть… Но свои копать не станут, не должны, разве что из области. Тогда — да, тогда — конечно.

* * *