Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Да, вы правы, — согласился Алексей Петрович, стараясь быть серьезным и не улыбаться, потому что старичок этот, чистенький и аккуратненький, казался каким-то ненастоящим и этим вызывал невольную улыбку. — Мне действительно показалось все это не слишком интересным. Но, с другой стороны, это, как вы изволили выразиться, бесовство, определенным образом характеризует эпоху, без этого действа она выглядела бы неполно.

— Я должен с прискорбием согласиться с вами, — качнул старичок своей аккуратненькой головкой, покрытой потертой меховой шапкой-ушанкой. — Ересь всегда сопутствует истинной вере и в определенные периоды человеческого бытия берет верх над верой. Но человек не токмо смертен еси, но и отходчив. Побузив, он непременно вернется в лоно церкви, припадет к ногам господа нашего Иисуса Христа.

— Вы — поп? — спросил Алексей Петрович, чувствуя возрастающий интерес к старичку.

— Священнослужитель, с вашего разрешения. Отец Иона, бывший настоятель церкви Преображения Господня.

— Задонов… Алексей Петрович. Служащий. — И, помолчав, добавил: — Атеист.

Последнее признание почему-то особенно обрадовало отца Иону, он всплеснул маленькими ручками, распустил по лицу благодушные морщины:

— Очень рад познакомиться, Алексей Петрович. Признаться, с иным атеистом интереснее иметь дело, чем с праведником, — стянул с правой руки меховую рукавицу и протянул детскую ладошку Алексею Петровичу.

— Вот как! — удивился Алексей Петрович, осторожно пожимая руку отца Ионы, и предложил: — А не посидеть ли нам с вами где-нибудь, отче?

— С превеликим удовольствием. Я, видите ли, недавно из больницы. Тиф. Когда все болели тифом, меня бог миловал, а теперь вот решил наказать за прошлые прегрешения мои… Но это так, к слову. А живу я здесь рядышком, если не побрезгуете моим гостеприимством, то милости прошу, буду весьма рад и признателен. Чаем напою. Чай у меня травный, весьма приятен и полезен для здоровья.

— А что! — решительно тряхнул головой Алексей Петрович, загораясь и думая, что из этой нечаянной встречи он непременно почерпнет для себя нечто полезное. Может, даже рассказ получится. — Очень даже не побрезгую вашим приятным и полезным чаем!

Глава 7

Двухэтажный, рубленный из толстых сосновых бревен дом стоял в глубине тупичка, отходящего от Ольховской улицы, перегораживая этот тупичок и отделяя дома от обширного сквера с замерзшим прудом посредине. Комната отца Ионы находилась в первом этаже, ее единственное окно подслеповато таращилось на густые кусты сирени, затканные в искристую снежную бахрому. В желобке между двойными рамами на слежавшейся вате стояли фарфоровые солонки с крупной серой солью, а поверх всего путаница из золотых и серебряных нитей елочной канители создавала ощущение забытого праздника.

Возле двери пыхал теплом изразцовый бок голландки, за ситцевой занавеской виднелся угол железной кровати с никелированными шарами, посредине старинный стол, у стены шкаф, под окном сундук, окованный бронзовыми полосами в виде ромбов, еще маленькая кушеточка, бог весть как втиснувшаяся между сундуком и шкафом, а в углу, в трепетном свете лампадки, дюжина разномастных икон в окладах и черные лики, неотрывно следящие за каждым движением людей большими печальными глазами.

— Это все, что осталось от церкви, — пояснил отец Иона, кивнув на иконы. — Все разворовали, растащили, осквернили. Но не святое место, а душу свою. Сам товарищ Ярославский, Миней Израильевич, командовал уничтожением святыни, радовался, когда падали колокола и стены, аки безумный. Бог ему судия…

Высвободившись из старенького зипунишки, под которым оказалась черная подотканная под кушак ряска и большой бронзовый крест на массивной цепи, повесив зипунишко на вешалку, туда же шапку, разувшись и оставшись в шерстяных носках, отец Иона прошел в угол, на ходу выпрастывая ряску из-под кушака, несколько раз перекрестился, кланяясь до самого пола, и только после этого, засуетившись, стал ухаживать за своим гостем, помогая раздеться, потом, придерживая за локоть, провел к кушетке, усадил, посмотрел, довольный, склонив набок круглую голову, и сообщил:

— Сейчас чай приготовлю, потом побеседуем. Очень давно я ни с кем не беседовал, дорогой мой Алексей Петрович, душа истосковалась по разумному человеческому слову.

И тут же засеменил детскими ножками и исчез за дверью.

Чай действительно оказался вкусным, с приятным запахом ранней осени. К чаю пришлось брусничное варенье, творожные ватрушки и отменная черносмородиновая наливка, какой Алексею Петровичу пробовать не доводилось. Отец Иона с благостной улыбкой на чистеньком лице следил за тем, как смакует его гость наливку, но сам лишь пригубил свой бокал старинного стекла, и все говорил и говорил тоненьким просительным голосом:

— Людям без бога никак нельзя, и власть это, слава богу, начинает понимать, хотя и с прискорбными оглядками. Шутка ли сказать — тыщу лет Русь жила во Христе и вдруг все разом порушить — дело совершенно невозможное.