Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Ягода умел скрывать свои чувства. К тому же знал наверное, что Ежов ведет себя так неспроста, следовательно, выказывать свою обиду — тешить мелкую душонку Николая Ивановича. А что она у него именно мелкая, Ягода не сомневался. Ничего, можно и перетерпеть. Зато потом, когда Ежов споткнется на чем-нибудь, вот тогда-то настанет время отыгрываться на этом сером валенке, вот уж когда Ягода потешит свою душеньку, уж он-то ему припомнит все-все-все, собственное дерьмо жрать заставит…

— Да ладно тебе, Николай, — страдальчески покривил свое лицо Генрих Григорьевич. — Что я не понимаю, что ли? Все я отлично понимаю. Сам иногда какого-нибудь лейтенантишку принимаю вне очереди, заставляя ждать в приемной комиссара госбезопасности первого ранга. Интересы партии и советской власти — превыше всего. — Раскрыл принесенную с собой папку, выложил из нее несколько скрепленных листов бумаги с машинописным текстом, с прямоугольным штампом «Совсекретно» на каждой странице. Пояснил: — Тут наши соображения по поводу упущений… я бы сказал, преступных упущений в расстановке кадров в Северо-Кавказском крае… Ты это потом почитаешь, а я тебе в двух словах поясню, в чем тут дело…

— Можешь не пояснять, — остановил Генриха Григорьевича Николай Иванович. — Я тамошнюю обстановку знаю. Какие у тебя предложения?

— Обсуждали вопрос в узком кругу: Агранов, Паукер, Вейншток. Паукер предложил создать ответственную комиссию наркомата и послать в Ростов для комплексной проверки. Агранов выдвинул кандидатуру Люшкова. Я полагаю, что кандидатура вполне подходящая: комиссар ГБ третьего ранга, в центральном аппарате с тридцать первого года, проявил себя твердым ленинцем-сталинцем, к врагам советской власти непримирим…

— Значит, говоришь, Паукер предложил, Агранов выдвинул? А сам что же? Сам в стороне? Ах, Генрих, Генрих! — вновь остановил Николай Иванович Генриха Григорьевича и укоризненно покачал головой. — А Люшкова я хорошо знаю: работал с ним по убийству Кирова. Кандидатура действительно подходящая. Только почему — комиссия? Почему опять только полумеры?

Николай Иванович встал из-за стола, одернул гимнастерку, заложил руки за спину и принялся прохаживаться по кабинету, явно подражая Сталину. И заговорил также медленно, с длинными паузами и еле слышно. Генриху Григорьевичу даже почудилось, что в слегка шепелявом голосе Ежова проскальзывает знакомый грузинский акцент:

— Что говорит нам товарищ Сталин? — спросил Николай Иванович, останавливаясь напротив Ягоды, и сам же ответил: — Товарищ Сталин говорит, что полумеры хуже, чем никаких мер. Полумеры говорят нашим врагам о нашей растерянности, неуверенности в собственных силах, об отсутствии единства. Полумеры, подчеркивает товарищ Сталин, придают нашим врагам сил и наглости, они уменьшают силы и уверенность у наших друзей. Нет, дорогой Генрих, не комиссию! — воскликнул Ежов, не выдержав ни тона, ни темпа своей речи. — Люшков должен встать во главе УНКВД края и с этих позиций начать решительную перетряску тамошних кадров.

Он говорил теперь и громко, и торопливо, и менее складно, и глаза его горели, и рот кривился от ненависти, обнажая верхнюю десну и кривые зубы, — и это была безусловно классовая ненависть, святая во всех своих проявлениях.

— Зажрались! Дачи развели! Прислугу подай-принеси! У каждого дюжина любовниц! Взятки берут! Круговую поруку устроили, как у бандитов! А под боком контра развелась! Вредительство! Шпионаж! Терроризм! Агитками Троцкого пересылаются! Народ ропщет! Письма… тысячи писем в КПК ежедневно! Помогите! Защитите! Примите меры! Истинных партийцев травят, сажают в тюрьмы, издеваются. Сам товарищ Шолохов, великий, можно сказать, советский писатель современности, пишет товарищу Сталину о безобразиях, которые имеют место на Дону. Или для этого революцию делали? Для этого лучших сынов рабочего класса клали в штыковых атаках? Для этого тонули в гнилых водах Сиваша? И это коммунисты! И это чекисты! И это советская власть! — выкрикивал Николай Иванович, брызжа слюной, топая ногами и размахивая кулаками.

Генриху Григорьевичу стало страшно, но не от слов, произносимых Ежовым, не от выражения лица его: слова не были новы, он и сам умел говорить такие же слова, и выражением лица удивить его тоже было нельзя — всяких лиц нагляделся за свою жизнь, а страшно стало оттого, что именно Ежов говорит с ним, Ягодой, таким тоном.

Генрих Григорьевич сглотнул слюну и облизал пересохшие губы.

— Ты прав, Николай, — произнес он, тоже вставая. — Я имел в виду, что Люшков приедет на место, выяснит вопрос, докладная в Центр, и, как следствие, назначение его на должность начальника УНКВД края. Такова практика…