Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

— Подтяни-ись! — время от времени катилась по колонне команда, заглушаемая шорохом поземки и скрипом снега под сотнями и сотнями валенок и сапог. Но никто не спешил подтягиваться, точно эта команда относилась не к ним или вообще звучала исключительно потому, что командиры не могут не командовать. Люди шли, как лунатики, тяжело переставляя ноги. Мимо тянулись подбитые танки, наши и немецкие, но наших было больше, там и сям угадывались человеческие тела, заметенные снегом, где по отдельности, а где густо или длинными рядами. Алексей Петрович смотрел на все это равнодушно, и если внутри у него что-то шевелилось, похожее на мысль, то исключительно как недоумение, связанное с той уверенностью, которая звучала в голосе редактора «Правды», напутствующего его, Задонова, в тиши своего кабинета на очередной журналистский подвиг всего лишь несколько дней назад. А подвига не получилось. И нового Сталинграда не получилось тоже. Остались усталость и слабость, то и дело подкатывающая к горлу тошнота, желание приткнуться куда-нибудь, — хотя бы под эту вот сосну, — ничего не видеть и не слышать, не думать и ничего не загадывать наперед. Алексей Петрович закрывал глаза и на какое-то время проваливался в темноту, но тут же ощущал чью-то жесткую руку у себя на локте, вновь открывал глаза и вновь видел шевелящиеся впереди тени, слышал хруст снега.

— Мужики, — донесся до него чей-то знакомый хрипловатый голос. — Возьмите к себе товарища командира. Контузия у него. Не дойдет.

— Да куда брать-то? — прохрипело в ответ.

— Да вот сюда, с краешку. Посуньтесь маленько…

«Это обо мне», — подумал Алексей Петрович равнодушно.

И тут же его под мышки и под коленки подхватили чьи-то руки и осторожно положили на что-то жесткое. И наступило ощущение долгожданного блаженства, в которое он и погрузился до самого дна.

Очнулся Алексей Петрович и не поверил тишине, которая окутывала его со всех сторон. Однако он точно знал, что эта тишина ему не грезится, что она существует на самом деле. Он тихонько пошевелился и тут же услыхал грубый женский голос, который подтвердил его возвращение к жизни:

— Да, глубокий обморок. Ничего страшного. Давление пониженное, но пульс нормальный. Дайте ему еще нашатыря понюхать, потрите виски… Приходит в себя? Ну вот и хорошо.

Алексей Петрович открыл глаза и увидел над собой что-то белое. Это что-то шевелилось. Затем в нос ударил резкий запах нашатыря — и все сразу же прояснилось: низкие темные потолки, девичье лицо в кудряшках из-под белой косынки, стоны и кашель со всех сторон.

— Где я? — спросил Алексей Петрович, не узнавая своего голоса.

— В медсанбате, — пропищал удивительно тоненький голосок. — Вы лежите! Лежите! Я вам сейчас дам горяченького попить. А потом вас отправят в госпиталь.

— Я ранен?

— Нет, вы контужены…

— Как, опять?

— Не знаю, товарищ командир. Вас только что привезли. Вам вредно говорить.

— Из окружения… вышли… все? — Говорить, действительно, было тяжело: не хватало воздуха.

— Да-да! То есть, я не знаю. Вы отдыхайте, не разговаривайте. Я вам сейчас бульон принесу…

— Бульон? Удиви-тель-но, — прошептал Алексей Петрович, с трудом веря, что все самое худшее осталось позади.

* * *

— Ваш «Гейне» хорошо поработал, — сказал Сталин генералу Судоплатову. — Мы наградили его орденом Красного знамени. Думаю, он достоин этой награды.

— За эту же самую работу немцы тоже его наградили, товарищ Сталин.

— И чем же?

— «Железным крестом».

— Передайте товарищу «Гейне» мои поздравления с обеими наградами. Уверен, что это не последние его награды. А перед вами стоят новые и несколько необычные задачи. Нам нужно знать как можно больше о том, как в Америке идут дела с изготовлением атомной бомбы. И не только в принципе, а как можно подробнее. Надо помочь нашим ученым ускорить процесс изготовления советской атомной бомбы. Мы слишком поздно начали. У нас не остается другого способа, как воспользоваться их достижениями. Товарищ Берия считает, что вы справитесь с этой задачей. Когда у вас появится согласованный детальный план работы в этом направлении, встретимся еще раз и обсудим.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — произнес генерал, повернулся и пошел к двери.

Сталин проводил его фигуру долгим взглядом, вдруг ощутив, что мир с этого мгновения повернул на новую, еще неизвестную человечеству дорогу, и никто не может знать, куда она приведет.

Глава 19

Лето всегда почему-то бывает ужасно коротким: только станет тепло, только трава зазеленеет, только появится земляника, за ней малина и грибы, потом клюква и орехи — и уж никакого лета нету, а есть дождь, ветер, серые облака.