Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Алексей Петрович Задонов окончательно вернулся в Москву только в конце сентября сорок пятого, пройдя с войсками Забайкальского фронта от юго-восточной границы Монгольской народной республики — как раз от тех мест, где в тридцать девятом Жуков разгромил японские войска на реке Халхин-Гол, — до китайского города Мукдена, побывав затем на освобожденных от японцев Южном Сахалине и острове Итуруп Курильской гряды, но в самой Японии, капитулировавшей перед войсками союзных армий, побывать ему не довелось.

После той войны, что отгремела на западе, эта казалась ненастоящей, в ней отсутствовало главное: беспредельная ненависть, желание справедливого возмездия, переполнявшие душу солдата и маршала. Эта война многим казалась работой, в необходимости которой приходилось убеждать и себя и других. В этой войне слышались отголоски Порт-Артура и Цусимы, Ходынки, Кровавого Воскресенья, революции пятого года, восстания броненосца «Потемкин», убийства Столыпина, трупного разложения царизма и еще чего-то, что впоследствии, перелившись через край, привело к бездарному Керенскому и неумолимо последовательному и цинично жестокому Ленину. Это была расплата за былое унижение и позор, но расплата запоздавшая, а потому и не затрагивающая душевных струн тех молодых солдат и офицеров, которые вели эту войну. Да и нынешние японцы оказались не такими, какими представлялись поколению Задонова, тем более солдатам, прошедшим ту войну и вынесшим из нее убеждение, что японец — вояка сильный, с ним просто так не сладить. Сильным он был или нет, а против превосходящей силы и он оказался слаб.

К тому же генералы наши, наученные горьким опытом войны с немцами, на рожон не перли, и если встречали малейшее сопротивление, на все сто процентов использовали авиацию и артиллерию и, только перемолов и смешав с землей японские позиции, пускали вперед танки и пехоту. Впрочем, больших сражений Алексей Петрович так и не увидел. Случалось, что сопротивлялись отдельные гарнизоны, но в целом, ошеломленные навалившейся на них мощью, японские войска сдавались тысячами. Видать, и сами уже навоевались до рвоты и понимали, что победы им не видать, потому что на них — после поражения Германии — ополчился весь мир.

Несколько репортажей с места событий, переданных по армейской связи в Москву, урезанные редакцией до обыкновенных информаций, — вот, собственно, и все, чем отметил Алексей Петрович свое участие в походе наших армий. Можно сказать, что более серьезным препятствием оказались горы, реки и прочие географические особенности, чем сопротивление противника: наступление началось 9 августа, а через десять дней наши войска уже вошли в Мукден.

Более ожесточенные бои пришлось вести на Сахалине и Курильских островах. Но и они закончились к концу августа. Лишь последние острова на виду самой Японии были взяты 1 сентября. Но туда Задонов попал лишь через две недели и тут же получил распоряжение вернуться в Москву. На этом его война и закончилась.

Алексей Петрович уже знал о выходе в свет своей книги, но книги самой не видел, зато в Хабаровске прочитал в «Литературке» разгромную статью о ней, где самым тяжким обвинением, выдвинутом против него, было обвинение в мелкобуржуазном индивидуализме. С этой статьей Алексей Петрович связывал и неожиданный отзыв в Москву, хотя у него была договоренность с главным редактором «Правды» о поездке по Дальнему Востоку и Маньчжурии, о книге очерков, основанной на этих поездках, и многом другом, что еще ниспошлет ему судьба. И вдруг эта статья — как обухом по голове.

В Москву поезд пришел утром. Алексей Петрович взял такси и поехал домой. Он не был в Москве почти три месяца, — три дня перед командировкой в Париж не в счет, — и теперь поражался тому, как изменился город: на улицах полно машин и народу, и все это куда-то спешит, напоминая потревоженный муравейник. Странно: сколько людей погибло во время войны, иные деревни совсем обезмужичили, остались одни бабы да ребятишки, а на Москве это как-то особенно не отразилось: мужчин полно, хотя военные в толпе мелькают не так уж и часто, но женщины преобладают, и все больше от тридцати до сорока лет. Даже не приглядываясь, видно, что это вдовы: лежит на них печать невосполнимой утраты и неизбывной тоски. Так вот и закончится их жизнь в непрерывных заботах да случайных утехах с заезжим молодцем. Потому-то, надо думать, в стародавние времена и укоренилось у иных народов многоженство, что мужчины гибли в сражениях, женщин оставалось слишком много, а для новых сражений требовались новые воины.

Впрочем, все это лишь рассуждения по поводу, которые никуда не пришьешь.

Открыв дверь своим ключом, Алексей Петрович переступил порог квартиры, поставил на пол чемодан, снял с плеч американский рюкзак и остановился, пораженный тишиной. Хотя по старой привычке он не сообщил Маше о точном времени своего возвращения домой, все-таки рассчитывал, что его встретят. А тут — тишина и, похоже, в доме ни единой души. И вообще ощущение такое, что в квартире никто не живет: пахнет пылью, мышами, плесенью.