Жернова истории-2

— Я предложил правильную тактику, — настаивал Радек. — Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в политике! — Этой фразой, напоминающей ленинские ораторские обороты, Карл Бернгардович нередко любил щегольнуть в полемике. — В нашей борьбе мы должны искать союзников, где нам только удастся. Немецкие реакционеры ненавидят Веймарскую республику, и мы ее тоже ненавидим. Они хотят ее свергнуть, — и мы тоже. Мы должны помнить, что у германских правых есть воля к борьбе, у них есть огонь, который их воодушевляет, а у наших друзей-коммунистов ничего нет. Никакого огня. Но паровоз без топлива не двинется с места, и революция в Германии тоже не сдвинется с места, если мы не найдем для нее топлива. А так как своего собственного топлива у немецких коммунистов нет, они должны воспользоваться чужим, — пытался втолковать Радек, прямо-таки любовавшийся своей идеей, глубинный замысел, лежащий в основе его гениального тактического хода. — Мы должны бороться вместе с немецкими фашистами, и только когда Веймарская республика будет свергнута нашими общими усилиями, тогда мы быстро расправимся с реакционерами. Все это элементарно просто и возмущаться тут нечем!

Оказалось, однако, что среди всех присутствующих только он один считал подобную тактику простой, правильной и допустимой. Фурманов тут же воскликнул:

— То, что ты предлагаешь, Карл, это не тактика коммунистов, а какая-то бесовская достоевщина!

— Вот именно! — поддержал его Федор Раскольников. — Такую тактику, вполне вероятно, одобрил бы Нечаев, но уж ни в коем случае не Маркс.

Юрий Либединский смотрел на дело более прагматически, но и он высказался против:

— Я не буду тут рассуждать, являются ли такого рода соглашения с реакционерами принципиально допустимыми, или же нет. Тут дело в другом — то, что предлагает Радек, будет только укреплять позиции реакции, и подрывать и разлагать коммунистическую партию.

— Ничего, ничего, — снисходительно возразил им Радек — не стоит так беспокоится. Пока что мы их поддержим, а когда придет время, то разобьем в пух и прах. Кроме того, лучшие элементы из реакционной среды, — а у них есть честные патриоты, пролетарии и интеллигенты, — мы перетянем на свою сторону, и они пойдут за нашими лозунгами! — уверенно заключил он.

— Или мы — за их лозунгами, — парировал Либединский. — Если мы протягиваем руку националистической реакции, то у Гитлера больше шансов перетянуть рабочих на свою сторону при такой тактике, чем у немецких коммунистов.

И тут Фурманов начал кричать. Он, вероятно, уже тогда был не совсем здоров, и у него случались нервные припадки, сопровождавшиеся нарушениями сердечной деятельности. Однако то, что именно кричал Дмитрий, показывало, что он находится в полном сознании, хотя у него сильно задрожали руки. Фурманов производил впечатление человека, которого «прорвало», который должен сказать громко всё, что он думает, что накипело у него на душе.

Либединский выбежал в ванную за водой, а Раскольников достал бутылку коньяку. Это была первая бутылка спиртного, появившаяся в тот вечер на столе. Вацлав Сольский тут же шикнул на Раскольникова:

— Ты что, не знаешь, что Дмитрий Андреевич не пьет?

Фурманов же тем временем кричал, что от писателей нельзя требовать, чтобы они покрывали пакости и подлости, видимо, имея в защищаемую Радеком тактику:

— Если партия хочет, чтобы честные люди ее поддерживали, она должна проводить чистую политику! — надрывал он свой комиссарский голос. При этих словах Фурманов внезапно потерял сознание и упал. Его быстро подхватили и устроили на кровати. Вацлав Сольский, неоднократно бывавший в «Люксе» у Раскольникова, крикнув, — «я знаю, тут должен быть врач», — выбежал в коридор.

Вскоре Вацек притащил сонного, похоже, только что поднятого с постели врача. К этому моменту Фурманов уже немного пришел в себя. Врач проверил его пульс, сказал, что пульс скверный и велел Фурманову зайти к нему, но не сейчас, а когда ему станет получше. Вероятно, он решил, что Фурманов является постояльцем этой гостиницы. Вокруг засмеялись над этим недоразумением. Впрочем, поскольку врач был венгром, довольно плохо владевшим русским языком, то, может быть, он просто не сумел достаточно точно выразиться.

Увидев, что Фурманову полегчало, Радек распрощался и покинул нашу компанию. Однако с его уходом споры не угасли, хотя их эмоциональный накал несколько угас. Юрий Либединский, расхаживая по комнате, стал убеждать Фурманова, что он не прав: