Жернова истории - часть 1

Назавтра, ближе к назначенному времени, появляюсь в уже знакомом мне бюро пропусков в здании РВС СССР на Знаменке. Но едва я успел получить из окошка причитающуюся мне бумажку, как меня тронули за плечо. Оборачиваюсь и вижу перед собой смутного знакомого высокого щеголеватого молодого человека в военной форме. Нашивка на рукаве, идущая от обшлага вверх, напоминая формой клинок с расширением к острию, бирюзового цвета, с красной окантовкой, с большой красной звездой наверху и двумя красными шпалами под ней. Увы, в этих знаках различия я не разбираюсь. Что значили две шпалы в тридцатые годы, я помню, а сейчас, кажется, нет персональных воинских званий, и эта нашивка обозначает должностное положение. Но вот какое?

— Виктор Валентинович? Здравствуйте. Я вас провожу. — С этими словами молодой человек наклоняется к окошку бюро пропусков и властным, непререкаемым тоном произносит. — Передайте мне корешок выданного пропуска и заявку на его оформление.

В бюро пропусков, видимо, не горят желанием нарушать заведенный порядок и в ответ слышно какое-то едва различимое, но явно неодобрительное бурчание. Щеголеватый заметно повышает голос:

— Я что, два раза должен приказывать?

Через несколько секунд он получает требуемое, и, снова излучая доброжелательность, жестом приглашает меня пройти вперед. Мы движемся по лестницам и коридорам подозрительно знакомым маршрутом, при этом на каждом посту свое удостоверение предъявляет щеголеватый, а с меня не спрашивают ничего. Да, так и есть – мы пришли к кабинету Троцкого!

Молодой человек (память, наконец, окончательно подтверждает – это один из секретарей или, если учесть знаки различия на его форме, скорее один из адъютантов Троцкого) пропускает меня в приемную, и, закрыв за нами дверь, бросает как бы между делом:

— Товарищ Уншлихт на самом деле не в курсе вашего приглашения, и ставить его в известность, по понятным соображениям, ни к чему. И постарайтесь не затягивать разговор со Львом Давидовичем – он серьезно болен.

Та-а-ак, Троцкий уже начал играть в конспирацию? Что же его так задело? Впрочем, я уже давно готовился к решительному разговору с Львом Давидовичем, и ситуация не застала меня врасплох. Было уже решено: сыграю ва-банк. Либо Предреввоенсовета мне поверит, и тогда есть какие-то шансы на дальнейшую игру, либо все мои предшествующие усилия пойдут прахом, и надо будет искать какие-то совершенно новые ходы с другими людьми. Но вот его болезнь… Не внял, похоже, председатель РВС моим предостережениям.

После обмена приветствиями Троцкий, действительно выглядевший весьма нездоровым, замялся и в несвойственной ему нерешительной манере спросил:

— Виктор Валентинович, вот все хотел у вас поинтересоваться… Помните, при нашем первом разговоре… Как вы смогли предсказать выступление сорока шести и стремление Политбюро опорочить инициаторов начинающейся партийной дискуссии?

— А чего тут было предсказывать? Нарыв назревал еще с X съезда, если не раньше. Уже на последнем съезде было видно, что недовольство накапливается, но высшие партийные инстанции его игнорируют. Нарыв должен был прорваться. Конечно, я не знал, кто конкретно, в какие сроки, и в какой форме выступит с подобной инициативой. Но для меня было ясно одно – в старой партийной гвардии таких людей немало, и эти люди рассчитывают на вашу поддержку. Я ведь и сам в этой среде не совсем чужой. Хотя Политбюро и не выносило свои внутренние разногласия на суд партии, слухи о ваших постоянных стычках с "тройкой" неизбежно просачивались. Произошло бы выступление еще в сентябре, или, скажем, в декабре, в виде письма в ЦК, или статьи в партийной печати – не суть важно. Что-то назревало, атмосфера сгущалась, как перед грозой. — Уф, даже спина, кажется, вспотела. Не умею я хладнокровно выкручиваться. — Что же до позиции большинства Политбюро, то тут тоже загадок нет. Дискуссия им невыгодна, поэтому они с самого начала поставили сорок шесть в позицию обвиняемых в мелкобуржуазном уклоне, и, пользуясь случаем, вас заодно записали в эту компанию.

Троцкий тянул паузу. Чую, что не верит, зараза, в мою полную откровенность. Надо наступать, сбивать его сомнения, не давая опомниться. И я пустил в ход домашнюю заготовку: