Жернова истории - часть 1

— Да мне дешевле обойдется настоящую довоенную машинку сломанную в конторе списать, да починить, чем червонцы на ветер кидать за это чудо! (Кстати, эту мысль надо запомнить…). — Мое негодование неуступчивостью продавца едва не толкает меня к тому, чтобы сорваться на крик. — Возиться, дураку, было неохота, вот и приперся сюда. Хорошо, согласен, за собственную глупость надо платить. Пожертвую еще пару червонцев!

— Двадцать восемь! — быстро отвечает "бывший", нервно поправляя котелок на голове. — И это последняя цена!

Начинаешь колебаться? Это хорошо. Чем бы тебя дожать…

— Не стоит вам, уважаемый, с продажей-то затягивать. Скоро чекисты все пишущие машинки на учет ставить будут, образцы шрифта собирать… Так что зарегистрированную машинку на Сухаревку уже не отнесешь.

— Червонец скину… — продавец уже явно уступает нажиму.

— Черт с тобой, даю на круг ровно двадцать пять червонцев, и разойдемся довольные друг другом! — покровительственно предлагаю я ему.

"Бывший" долго мнется, молча жует губами, кажется, что-то подсчитывает в уме…

— Ладно… — почти шипит он, — давайте деньги!

— Сначала проверим машинку, — останавливаю его. Достаю, разворачиваю принесенный с собой листочек бумаги, сложенный вчетверо, заправляю его в каретку и довольно быстро отстукиваю строчку, где попадаются старорежимные "яти" и "ижицы". Хватаюсь за рычаг перевода каретки – она идет достаточно плавно и довольно мягко утыкается в упор, — и отстукиваю еще одну строчку. Что же, печать четкая, литеры почти пробивают бумагу, что позволит печатать под копирку со сносным качеством.

Встаю, разгибаюсь и не торопясь, аккуратно развинчиваю фонарик, который я так и не выпускал из руки. Достаю оттуда обернутые вокруг батареек пять бумажек по пять червонцев каждая, отдаю в руки господину в котелке. Вот, собственно, и почти все, что у меня с собою было, если не считать кое-какой мелочи, завязанной в узел прихваченного с собой солдатского сидора, в который я и упаковываю свое приобретение.

Теперь мои домашние вечера плотно заняты работой. Еще до похода на Сухаревку я запасся бумагой, копиркой, конвертами, марками, выяснил, насколько смог, не привлекая излишнего внимания, нужные адреса, и подготовил текст письма, которое во многих десятках экземплярах должно разойтись по Союзу.

На обычных почтовых конвертах стоят обычные адреса – ЦК нацкомпартий, губкомов, крайкомов, некоторых укомов и городских райкомов РКП (б). Внутри каждого такого конверта – еще один конверт, на котором кое-как имитированы реквизиты писем Секретариата ЦК. Расчет на то, что местные работники в любом случае обратят внимание на такое письмо, и его содержание сделается известным.

Что же там, в этих письмах, которые я старательно перепечатываю, делая за один раз три экземпляра (больше – уже плохо читается)?

А там, в духе милых гимназических шуточек, — по канцелярской кнопочке под зад каждому члену Политбюро накануне XIII съезда РКП (б). Там – письмо анонимного "ответственного работника ЦК", который обеспокоен тем фактом, что среди вождей в Политбюро идет какая-то странная возня. Между работниками ЦК ходят настойчивые слухи, что среди вождей обсуждается вопрос о том, как бы скрыть от делегатов съезда адресованное им письмо покойного Владимира Ильича, или хотя бы не дать им ознакомиться с его текстом, а преподнести только в собственном пересказе с собственными комментариями. Есть основания опасаться того, что вожди хотят скрыть от партии те нелицеприятные характеристики, которые дал им Ленин в своем последнем письме к съезду. Насколько верны эти слухи – точно сказать невозможно, ибо все, что связано с письмом Ленина, окутано завесой секретности. Но в любом случае делегатам надо внести ясность в этот вопрос, чтобы не оказаться в дураках…

Я надеялся не столько на смелость делегатов предстоящего съезда, сколько на трусость членов Политбюро. До них неизбежно дойдет факт рассылки таких писем, и они, скорее всего, решат подстраховаться, и вынуждены будут сыграть в оскорбленную невинность – "вот оно, это письмо, читайте – мы не боимся критики нашего дорого Ильича, никто от вас и не собирался ничего скрывать, это все были злобные вражеские наветы".

За неделю по почтовым ящикам в столице разошлось около ста тридцати таких писем. Сказать, что я не трясся от страха, рассовывая их по почтовым ящикам – значит, не сказать ничего. Да, карьера тайного агента – явно не для меня. После каждой порции посланий, доверенных почте, возвращаюсь домой со взмокшей спиной и на плохо гнущихся ногах. Впрочем, у меня хватало ума держать черновик письма в уме, отправив его сразу после сочинения в дровяную печь на кухне. Туда же каждый вечер отправлялась использованная копирка. Наконец, в субботу поздно вечером, дождавшись, когда Игнатьевна отправится почивать, сжигаю в том же очаге кухонной плиты все оставшиеся конверты, марки, копирку, машинописную ленту, испорченные экземпляры, тщательно перемешав кочергой оставшийся пепел с догорающими дровами.