Жернова

А отец? Ну что отец? Он весь в работе. Особенно, в сезон. Днями не виделись.

Так и жили. Не бедно. Но и небогато.

Пока не смогла смириться комсомольская Толькина совесть с несколькими мешками зерна, которые, оборотистый мельник припрятывал в тайном схроне в лесу.

Видел все это Толик. Негодовала его активистская душа.

И вот он теперь с чистой совестью перед обществом. Все выложил на собрании. Все как есть.

А на раскулачивание не поехал. Да и что-то Павликом Морозовым ему быть расхотелось.

Рассказывали потом мужики, как матерился отец, угрожал комбедовцам, как проклинала их мачеха, и как тихо плакала в уголке бабушка Анастасия, любимая его бабушка. Плакала, держа на руках и успокаивая маленького его братишку.

Защемило сердце у Толика, когда о бабушке он услышал. Махнул рукой:

– Пойду я ребята. Морда там у меня на реке. Проверить надо.

Долго сидел он на берегу реки. Смотрел вдаль.

Тихо и бесконечно медленно текла под ногами вода, а он все смотрел и смотрел.

Не мигая.

***

Прошло несколько лет.

Отношения с Зинкой как-то не сложились. И она вышла замуж за Матвея. Тоже комсомольца из соседней деревни. И уехала к нему в дом. Так принято было веками. Хоть и строй советский, хоть и отринуто все старое и царское, но традиции остались. Да и никто особо их и не ломал.

А тут и время наступило страшное. Война.

Толика в армию не взяли. Еще в детстве, помогая отцу, он упал с лошади. Сломал ногу. Да неудачно она срослась. С тех пор прихрамывал.

Но это не помешало ему по-прежнему выступать с пламенными речами на всех колхозных собраниях.

В военкомат Толик приехал так быстро, как только смог добраться до района.

– Нет, – сказал военком. – Видишь, что у тебя со здоровьем?

И показал большую медицинскую справку-заключение.

– Ты ведь, парень, почти инвалид. Уж извини, не могу твою просьбу уважить. Но вот, если потребуется, то на трудовой фронт мы тебя призовем.

– Трудовой, так трудовой, – печально подумал Толик, выходя из деревянного здания военкомата. – Главное – на фронт.

Повестки долго ждать не пришлось. Уже в августе его вызвали в военкомат, вручили повестку, и Толик, воодушевленный тем, что он тоже, наконец влился в число защитников Отечества, пусть и на трудовом фронте, быстро собрался, простился с Зинкой, а больше прощаться ему было не с кем.

Родных в его деревне уже давно не было. Отец с мачехой, братьями и сестрами где-то в Сибири. Толик даже и не знал, где. Кулакам и подкулачникам только там и место.

Отца он не жалел и не раскаивался в том настоящем комсомольском поступке, а вот бабушку Федору, и сестер и братика жалел.

Жалел.

Но не раскаивался. Так надо. Так надо партии. Так надо стране. Так надо для светлого будущего.

До сих пор звучит похвала секретаря комбеда Ивана Слободкина:

– Молодец, Толик! Ты настоящий Павлик!

Оглядел он в последний раз свою одворицу. Ржавую ручную молотилку.

Подошел к стоящим в углу жерновам. погладил любовно, вспомнил бабушку, как помогал он ей засыпать зерно, собирать муку.

Жернова, казалось, сохранили еще тепло ее рук.

Закрыл он на старый ржавый замок свой дом и отправился «служить».

***

Война там, где-то далеко. Но она везде. Здесь, в тылу будем работать, фронту помогать.

В соседнем районе эвакуировали из Москвы завод. Работать было некому. И работников на завод мобилизовали со всей области.

И он радостный и готовый служить Родине всей душой отправился работать, и как он заявлял своим друзьям «служить» на завод.

В военкомате выдали и оформили все необходимые документы, и он оправился пешком, сам, на попутных подводах, не дожидая, когда военкомат закончит набор и организует коллективную отправку.

Время суровое. Военное. А родине помочь очень хотелось. Пусть не там, на фронте бить гадов, пусть здесь, в тылу.

А места здесь хорошие. Толику понравились. Река. Тракт старинный. И вдоль него деревеньки: Грухи, Пенгино, Татарка, Соломинцы.

Общежитие было уже построено, и почти все заселено. Барак длинный. Их было три барака. И все на берегу реки. Последний еще достраивали. Горы шлака из котельной, доски, бревна грудами лежали рядом. Работала бригада плотников. То и дело раздавились крики-команды:

– Петруха, доски гони, давай те, на двадцать. И гвоздей захвати.

Толик, только, что оформившийся в пятнадцатую комнату, шел мимо искал барак номер два. У недостроенного даже останавливаться не стал. А вот рядом стоящий, наверное, этот и есть.

Там было шумно. Раздавался девичий смех. Из окон торчали трубы буржуек. Из некоторых шел синий дымок.

Толик замерз. Осень все-таки. Да и сапоги, что-то промокли. Как и на работу в таких ходить. Он подошёл к бараку, перекинул на другое плечо свою котомку с нехитрыми пожитками, очистил на крылечке грязь, прилипшую к сапогам, постучал ими о дощатый пол крыльца и вошел в барак.

Завод уже заканчивал строительство цехов. Да и цехами их назвать можно ли. Четыре стены без крыш пока. Станки прямо на земле. Провода висят на столбах-подпорках. Но уже работают станки. Гремят штампы.