Жертва

— …Я чего-то не схватываю. Я не собираюсь оправдываться. Но вы не поверите, как я…

— Ну, в наше время чему только не поверишь. — И Левенталь хохотнул коротко, тускло.

Под печальным взглядом Олби он оборвал свой смех. Тот, вздернув брови, вспахивал пятерней свои белесые грязные патлы, и Левенталь про себя отмечал в этом все то же актерство. Но вдруг он ощутил странную близость Олби — лица, тела, как тогда, в зоопарке, напало, когда почудилось, что вот он стоит вплоть за спиной у Олби, с микроскопической точностью видит все его поры, морщины, малейшие волоски, вдыхает его запах. И вот опять. Он буквально чувствовал на себе этот вес не своего тела, и как его облегает одежда. И лицо, дряблое на щеках, твердое на лбу и на подбородке, стало вдруг непереносимо, до жути отчетливо; и опознающий взгляд, который держал на нем Олби, был точная копия собственного его взгляда. Никакого сомнения. Но он же помнил, что Олби его ненавидит, и эта мысль — хоть смазанная слегка странным ощущением близости, буквально ощущением, — не отпускала его. Грузный, незыблемый, он не двигался, стоя у двери, как не двигался наверху световой люк.

— Вы меня не впустите? — Олби сказал наконец.

— А зачем?

— Мне надо с вами поговорить.

— Я нам уже сказал, поздно.

— Это вам поздно, а мне все равно, который час. Вы мне обещали помочь.

— Я не собираюсь сейчас обсуждать ваше будущее. Уходите.

— Тут не будущее, тут настоящее.

Левенталь почувствовал, что вот-вот он даст слабину. «Неужели я забуду все, что он мне наплел, и как я разозлился, всю эту дрянь, это безобразие?» — спрашивал он себя. Да, действительно, оскорбление было уже не так остро; от собственных угрызений не стало острей. И было душно на лестнице, как в палате у Микки. До безумия хотелось глотнуть свежего воздуха. Глаза у него устали, их жгло, и все остальные чувства теснила, заслоняла духота.

— Настоящее? — он отозвался эхом.

— Ну да, вы можете войти к себе, выключить свет, и на боковую, — сказал Олби. — Вам хорошо. А мне некуда деться. Уже несколько ночей. Меня выперли.

Левенталь молча его разглядывал. Потом посторонился:

— Ладно, заходите.

Пропустил Олби впереди себя в гостиную, показал на стул. А сам подошел к окну, высунул голову и, глядя на красноватую, темную, мутную улицу, длинно, жадно вдохнул. Потом сел на скрипучую постель. Ее уж неделю не застилали, бумаги, картонные загогулины, которые кладут в прачечной под воротнички, валялись по всей комнате. Кладя ногу на ногу, Олби поддернул обвисшую, замызганную штанину. Как-никак джентльмен. И скрестил на коленке пальцы.

— Так, давайте сначала. Что такое, почему вас выгнали? Где вы были — в гостинице, снимали комнату?

— В меблирашке. Хозяин конфисковал мое имущество. Там, конечно, особенно не разживешься. — На секунду в углы рта скользнула улыбка, тут же погасла. — Но тем не менее.

— За неуплату?

— Да.

— И сколько это?

— Понятия не имею, сколько я ему задолжал. Им, верней. Там еще баба. Она его накрутила. Такие Пунты. Немецкая парочка. Толстая старуха беззубая. Племянник портовый грузчик. Он-то как раз ничего. Старуха вонючая виновата. Это все она. Старики, старухи особенно — самые вредные. Им повезло, и пусть все летит ко всем чертям.

— Повезло? О чем вы?

— Жить так долго. Продраться. Выпала долгая жизнь, — сказал Олби. — Преодолели все трудности. Богатые бедным хамят по той же причине. Ветераны новобранцам. И тэ дэ и тэ пэ. Сами знаете…

— Сколько вы им задолжали? Десять долларов, двадцать?.. — не выдержав, перебил Левенталь.

— Скорей сорок — пятьдесят. Честно вам сказать, я сам не знаю. Что-то я им подкидывал время от времени. Не знаю. Но меньше, чем они говорят, это уж точно.

— Они вам что — не сказали?

— Не помню.

— Да ладно вам!

Олби молчал.

— Но может, вы пойдете им заплатите хоть что-нибудь? Если сорок долларов, то такими деньгами я не располагаю, но хоть что-нибудь?..

— Нет уж, спасибо, там все провоняло. Извините, но эта миссис Пунт — не выношу такой неопрятности.

— О, но вы-то уж образцовый жилец.

— Не худший.

— Ах, простите, забыл, вы же аристократ. — Опять Левенталь коротко хохотнул.

Олби на него посмотрел просто, без тени упрека.

— Ну ладно, и где же вы ночевали?

— К счастью, погода была хорошая. Спал на улице. Под звездами. Мог бы в ночлежку пойти или в миссию. Если бы зарядили дожди, и пошел бы. Временно богомольцем бы заделался. Но погода была хорошая.

— Не понимаю, как вы могли довести до такого. Если вы мне правду рассказываете.

— Если бы я рассказал вам всю правду, вы бы, пожалуй, и не поверили, так что я отражаю только часть. Схематично. Да, наверно, нельзя было до этого допускать. На той неделе я говорил себе, что надо поскорей начать как-то действовать, но почему-то так и не собрался с духом, а тут Пунт меня и выпер, так что изволите видеть. — И вывернул ладонь, как бы представляясь. — При таком видочке ныряльщик жемчуга — единственная работа, на какую могу рассчитывать.

— Сколько вам денег жена оставила? — брякнул вдруг Левенталь.

Олби покраснел. Отрезал:

— А вам какое дело?

— Послушайте, но что-то вы могли с ними сделать, чем взять и профукать.