Жертва 2117

– Да, Мона. Обещаю. Если мы их найдем, то я передам немецкой полиции всю трудную часть работы.

Она откинулась на подушку.

– Ты знаешь, что Мортен вернулся с Харди из Швейцарии?

– Вот черт, не знаю. Когда это случилось?

Почему они не позвонили ему, не рассказали, как там все?

– Вчера. Харди уже лечат. Но говорят, что не уверены в результате. Настроение у них не радостное, мне так показалось.

27 Асад

День девятый

Сон Асада продолжался лишь несколько часов, когда он вдруг проснулся, почувствовав смертельный холод во всем теле, как будто кровь вообще перестала циркулировать. Он безуспешно попробовал пошевелить руками и ногами, после чего стал вспоминать, по какой причине могло это случиться.

И все вспомнил.

Сегодня начиналась охота. Он почувствовал тошноту при этой мысли, потому что, вероятнее всего, итогом станет смерть нескольких человек. И теперь, когда Ларса Бьорна больше нет, никто в управлении полиции Копенгагена не будет знать, куда он и Карл направляются и чем будут заниматься. В течение нескольких секунд им нужно будет принимать решения, касающиеся жизни и смерти, и в любом случае конец будет ужасным.

Асад разложил молитвенный коврик и встал на колени.

– Аллах Всемогущий, помоги мне восстановить справедливость и дай силу понять и принять мою судьбу, – тихо сказал он.

На полу рядом с ним лежали газеты и вырезки с фотографиями, сделанными Хоаном Айгуадэром, и все остальное, что он возьмет с собой. Было очень больно видеть на них изображения родных ему людей. Лели Кабаби, его ангел-хранитель. Марва, которую он оставил с двумя девочками и третьим ребенком под сердцем. Его любимая жена, которую Галиб изнасиловал, из-за чего у нее случился выкидыш, и после этого он насиловал ее снова и снова. Галиб, этот дьявол во плоти, разрушивший их жизнь, творивший мерзости с его дочерями и убивавший их новорожденных детей.

В последние дни эти картины все время стояли у него перед глазами, и он больше не помнил, какой была его жизнь прежде.

Асад встал, снял с полки тонкий альбом в переплете из верблюжьей кожи и открыл его впервые за много-много лет. Он сейчас уезжал для того, чтобы отомстить за потерянную жизнь, запечатленную в этом альбоме.

«Помни их такими, какими они были когда-то, Асад. Пусть хорошие мысли ведут тебя, и ты найдешь их», – подумал он и стал листать.

Это были фотографии их с Марвой свадьбы, раннее детство их детей, жизнь в Кастеллет и в квартире в Копенгагене. Радостные, счастливые дни и лица, выражающие надежду на будущее.

На последней фотографии Нелле и Ронье было шесть и пять лет соответственно. Фотография была сделана незадолго до того, как он присоединился к инспекции вооружения в Ираке. Нелла с красным бантом в темных волосах с рыжим отливом и Ронья в бумажной шляпке, которую она сама сделала в детском саду. Со смехом они нажимают друг другу на нос. Так мило и невинно.

– Простите, – прошептал он. – Простите, простите, простите. – Из-за страшного ощущения, что он предал их, он не мог найти других слов. – Моя дорогая Марва, – сказал он и провел пальцами по ее дорогому лицу.

Глубоко вздохнув, он собрался отложить альбом, когда его взгляд остановился на одной подробности, которую он давным-давно вытеснил из памяти. То, что он принял за тень от бумажной шапки Роньи, не могло быть тенью, потому что она стояла прямо у окна и тени падали на другую сторону лица. Нет, темное пятно на ее лице было родимым пятном, которое тянулось от подбородка вверх к левому уху, сейчас он хорошо вспомнил это. Это пятно не очень его радовало, когда она была маленькой. Но один мальчик в детском саду сказал, что оно похоже на очень-очень маленький нож и что это круто. Он сказал, что хотел бы, чтобы у него тоже был такой знак красоты.

– Знак красоты, – повторил он, и после этого Ронья никогда уже не вспоминала об этом.

«Ну как же я забыл, милая моя Ронья?» – думал Асад, хотя прекрасно понимал, что способность забывать может быть единственным спасением для человека от безумия.

Он обратился к вырезкам на полу, оттолкнул молитвенный коврик и низко наклонился. Прищурил глаз и стал изучать лицо женщины, которая стояла рядом с Марвой.

– О боже! – воскликнул он, и слезы полились рекой. Вместо того чтобы испытать облегчение, он задрожал от отчаяния и боли.

По фотографиям, сделанным на пляже на Кипре, он не мог установить раньше, какая из двух его дочерей была жива, и эта неизвестность успокаивала его. Пока он не знал, это могла быть любая из них. Но теперь истина прояснилась, и он уже понимал, кого оплакивал. Младшую дочь Ронью, ту, что с родимым пятном, потому что у молодой женщины, стоявшей рядом с Марвой, такого пятна не было.

Одним прыжком он поднялся с пола, сгорая от желания отомстить и гнева, но на кого их было направить? В порыве бешенства и отчаяния он растоптал стеклянный столик, сбросил книги с полок, опрокинул мебель и затих только тогда, когда было разгромлено полквартиры, соседи слева и справа стали стучать в стены, а верхний сосед – в пол.