Жертва

И только в даба-ханэ с утренних звезд до темноты дабахчи в чанах с мыльными отходами бань дубят кожи. Женщины, разостлав ковры на плоских крышах, с утра устраиваются для наблюдения за уличками.

В узких двориках мальчишки, оседлав палки, под молчаливое одобрение взрослых, играют в избиение кизилбашей. Но поднимаются споры, переходящие в настоящую драку, ибо все хотят быть Георгием Саакадзе и никто не хочет изображать Карчи-хана.

На углах и перекрестках собираются амкары. Они иронически следят за мечущимся Шадиманом, насмешливыми восклицаниями провожают княжеских копьеносцев, с подчеркнутым сочувствием желают здоровья охрипшим гзири.

Шадиман чувствует немое презрение и в бессильной злобе хлещет коня.

Гзири стараются прошмыгнуть мимо амкаров и не попадаться на глаза правителю.

Готовится Шадиман к осадному положению, и двор Симона переезжает в цитадель. Там, под защитой Исмаил-хана, царь Симон будет ждать поражения «взбесившегося» Саакадзе. По крепостному подъему беспрерывно тянутся верблюды, кони, арбы. Наконец на сером жеребце показался сам Симон с охраной и свитой. В раззолоченных носилках сидели княгини и княжны.

Пожилой купец нагнулся к Вардану Мудрому, который ощупывал за пазухой ключи:

– Что скажешь, Мудрый? Почему князь Шадиман так вокруг персов кружится?

– Цэ! Из любви к винограду целует плетень сада!

Провожаемые насмешками тбилисцев, Шадиман и царь Симон надолго скрылись за крепостными башнями.

Буйно вкатилось в Тбилиси через услужливо распахнутые Дигомские ворота войско Саакадзе. Мухран-батони с мухранцами размашистой рысью въехал в широко распахнувшиеся Высокие ворота. Эристави с дружинниками обогнул Тбилиси и въехал в Речные ворота. Квливидзе с азнаурской конницей и Нодар с ополчением Ничбисского леса прошли левым берегом Куры, предупреждая возможное отступление Исмаил-хана, перерезая кахетинскую дорогу, и вошли через Авлабарские ворота. «Барсы» с хевсурами и пшавами и Автандил с ностевской дружиной подковой сдавили Сололакские отроги, на скалистом гребне которых возвышалась Тбилисская крепость.

Тбилисцы ликовали скрытно, ибо католикос приказал пока не дразнить кизилбашей радостью.

Саакадзе решил не тратить времени на взятие цитадели, где до его возвращения осажденные Симон и Шадиман будут себя чувствовать как малоопасные преступники в Нарикала. А сейчас нельзя давать опомниться врагу. Стремительный удар на Пеикар-хана даст возможность окружить Вердибега.

«Барсы» навестили амкарства оружейников, кузнецов, и в дружины Саакадзе потекли молодые амкары, подмастерья, ученики. На конях, пешком, на верблюдах, вооруженные клинками, пиками и кинжалами своей работы, они переполняли караван-сараи и площади.

Важно покручивая усы, Квливидзе размещал по дружинам городское ополчение.

Дато и Димитрий отправились к дабахчи. Заткнув носы войлоком, отплевываясь и отругиваясь, они вошли в даба-ханэ.

Услышав призыв, изумленные и обрадованные дабахчи выпрыгнули из чанов.

Защищать Картли?! Они, дабахчи?! Тогда кто такой Георгий Саакадзе, если дабахчи тоже нужны? Семьи сыты будут? Получат лаваш и мясо?! Когда семьи дабахчи видели мясо?

Пусть Георгий Саакадзе знает – дабахчи не хуже других рубят кинжалом. Их амкарство шестьсот человек имеет. Все пойдут дубить кожу врага.

Здоровенный дабахчи, смахивая пот с вытянутого лба, с ожесточением плюнул в чан и помчался в серную баню, спеша смыть зловонную зеленоватую слизь. За ним гурьбой ринулись в баню Мейтара измазанные дабахчи.

По приказу Саакадзе купцы спешно раздали дабахчи одежду, а амкары – оружие.

Папуна, в чьем распоряжении находились отбитые и брошенные сарбазами кони, выделил дабахчи кабардинских скакунов. Невысокие, тонконогие, с короткими шеями и красивыми головами кабардинские кони не требовали особого ухода и стойко переносили жару и холод.

Словно огромный котел, кипел ночной Тбилиси. Никто не спал, все вооружались. Каждый стремился уйти с Георгием Саакадзе.

В Тбилиси оставался Ксанский Эристави с личным войском. Он поклялся: скорее его съедят крысы, чем хоть один кизилбаш выйдет из осажденной крепости до возвращения Саакадзе.

Даже католикос улыбнулся.

До глубокой ночи Саакадзе, Мухран-батони и Эристави Ксанский совещались с католикосом.

Утром грузинское войско выстроилось по улицам и площадям Тбилиси. На стенах цитадели чернели точки. Видно, иранцы наблюдали за городом.

Молчали колокола тбилисских храмов, но в Сионском соборе шло молебствие. Католикос, благословив Саакадзе на дальнейшую борьбу с врагами и пожелав Мухран-батони прославить новой победой Самухрано, вручил Саакадзе знамя Иверии.

Под сводами взметнулся темно-красный бархат: между серебряных восьмиугольных звезд в верхнем левом и нижнем правом углу стремительно рвался вперед серебряный конь.

Георгий Саакадзе сжал древко. Гордостью наполнилось сердце. Георгий почувствовал, что в своей руке он держит судьбу Грузии.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ