Жертва

А когда луна посеребрила верхушки пихт и грабов, по колоннам забегали шорохи. Словно камень с утеса, сорвался сон. Миг – звякнули стремена, скрипнули седла; кони, чуя битву, нетерпеливо застучали копытами. Через поляну побежало ничбисское ополчение и построилось за головной колонной. Саакадзе, стоя на Джамбазе, обратился к войску:

– Друзья, верные отечеству, я с вами! Пусть в Картли не останется ни одного мужа, ни мальчика, у кого бы в руках не сверкала шашка или кинжал, обнаженный во имя оскорбленной родины, во имя поруганных женщин, уничтоженных святынь. Я с вами!

Вокруг Саакадзе теснились конные и пешие. В лунном свете угрожающе накатывалась темная масса. Слушали затаив дыхание.

– …Грузины, мне один итальянец рассказывал… В древности римскому воину начальники приказывали: «Одного врага побеждать, на двух нападать, от трех защищаться, а от четырех бежать». Грузины, вас Георгий Саакадзе учит не считать врагов! Нападать и побеждать! За мной, воины! С нами правда! Помните, врагов не считать!

– Нападать и побеждать! – ударили, словно обвал, тысячи голосов, и подобно черным разбушевавшимся волнам, с яростью и проклятиями дружины бросились за Саакадзе на персидские укрепления в Норио.

Пешее ополчение с топорами и кирками ринулось к первой линии завалов, неистово расчищая путь коннице.

Дато и Гиви, выхватив клинки и привстав на стременах, вырвались вперед. За ними понеслись азнаурские дружины. Конница в сжатом строю перескакивала через срубленные и наваленные деревья.

Ростом круто повернул направо и врезался в просеку.

«Алла! Алла!» – раздались за завалами гортанные выкрики, и загрохотали огромные камни, преграждая подступы.

С высокого завала ударила персидская пушка, и раскаленное ядро, шипя, врезалось в ополчение. Упал огнебородый, упали многие.

Пользуясь замешательством, из темноты вынырнули сарбазы и с кривыми саблями бросились в битву.

– Взять пушку! – загремел Георгий и, пришпорив Джамбаза, понесся к завалу.

Дабахчи бросили коней и, перепрыгивая через огонь, полезли на завал, цепляясь за ветви и карабкаясь друг на друга.

Напрасно Ростом выкрикивал внизу команду. Дабахчи, не слушая, метнулись к пушке. Один из дабахчи, ногой отпихнув пушкаря, схватил за колесо пушку и швырнул вниз.

– Молодец! – крикнул Саакадзе.

В шум боя врезался неистовый призыв Ага-хана:

– Ла илла иль алла! Мохаммет расул аллах!

Взметнулось знамя с солнцем и львом. Густой колонной сарбазы бросились на равнину. К хевсурам подскакал Пануш.

– Бросайтесь вперед! – передал он приказание Саакадзе и понесся дальше.

«Лошари! Лошари!» Хевсурская конница ветром пронеслась по равнине и вклинилась в пешую колонну Ага-хана.

Началась неистовая сеча. Непривычный ночной бой сеял в иранцах страх.

С левого края, незаметно обогнув Норио, вышли две ширазские тысячи. Прикрываясь складками местности, сарбазы перебегали к лесу, стремясь зайти в тыл грузинам.

Мухран-батони подкрутил усы и пришпорил коня.

– Эй, молокососы! Кто из вас решится рассмешить старого князя робостью! – И он вынесся из леса и врезался в ряды ширазцев.

За ним с криком последовали задетые за живое конники:

– Скорее черт рассмешит кошку, чем мы тебя, батоно!

Заскрежетали клинки. Хрустели кости. Тяжело дышали люди и кони. Копья ломались о щиты, расплескивая лунные блики.

Сарбазы дрогнули. Но из-за бугра с криками «во имя Али!» мчалась на подкрепление тысячная конница.

И снова закипела сеча.

Старик Мухран-батони рванулся на коне в самую гущу схватки.

– Эй, молокососы! Кто хочет уксуса?! – и снова занес клинок.

– Батоно, враг хочет! – ревели мухранцы, неистово рубя сарбазов.

Когда минбашам уже казалось, что они теснят Мухран-батони, им в спину ударил Квливидзе.

– Эй, курдюки, где у вас лицо? – по-персидски ругался Квливидзе, рубя наотмашь.

Все смешалось: стоны, свист, крики, ржание, лязг. Не только люди – кони грызли друг друга.

Сарбазы пытались броситься в лес, но Кайхосро шашками преградил им путь. Зажатые в мешке, они бились в одиночку, ползли в овраги, цеплялись за выступы.

Луна побледнела, застыв над битвой. Небосклон задернулся розовой пленкой. Но никто не замечал наступающего утра.

Саакадзе, потрясая мечом, направлял дружину, зорко следя за движением врага. Внезапно он рванулся вперед, за ним Даутбек. Но было поздно. Вердибег вонзил в грудь Нодару саблю. Увидя Саакадзе, хан скрылся за спинами сарбазов.

Молодой Квливидзе, цепляясь за гриву, свалился с коня.

Даутбек, подхватив Нодара и отмахиваясь шашкой, вырвался из окружения и поскакал к лесу.

– Нападать и побеждать! – кричал Автандил, увлекая за собой ностевцев.

Вдруг его глаза загорелись гневом. Пронзенный сарбаз, падая, вырвал из рук ностевца пику.

– Чанчур! – рявкнул Автандил, подражая отцу. – Тебе что, на каждого сарбаза по копью нужно?!

В лесу на разостланной бурке лежал Нодар. Отстегнутый пояс с кинжалом висел на кусте. Рядом, раскинув рукава, валялся бешмет. Сквозь разодранную рубашку лилась кровь.

Старуха морщинистыми руками ловко накладывала на рану травы.

Папуна, приподняв голову Нодара, силился напоить раненого вином из глиняной чаши.