Жертва

— В казне полторы тысячи грошей, что на Жулио собрали, — сказал Пшемысл словно нужны были какие-то доводы, словно совершенные Любины стати он не считал общим достоянием скоморохов.

— Черт с ним, с шатром! — выдохнул Лепель. — Тикаем, хлопцы! Где ж мы раньше были, дурни!

В считанные мгновения отловили беспечного Жулио, покидали на повозку, что успели, и погнали широкой улицей города среди бестолкового гама и переполоха.

— Верно поет народ, — выговаривал на бегу Лепель, –

Ты заря, ты моя заря бела утрення,
ты зачем же ты, заря, рано занималася?
Не дала же ты мне, заря, не дала повыспаться,
не дала же ты мне, заря, не дала понежиться!

При этом, на бегу опять же, он изображал лицом ужас, не уставая передразнивать кидавшийся прямо под лошадь народ.

Поток беглецов стеснился на лесной дороге, что уводила к западу, в сторону Меженного хребта: верблюды, ослы, повозки, ратники без оружия и какие-то потаскухи, вооруженные чем попало. Потерявшийся мальчишка и приблудная собака. Жулио на повозке, с философической невозмутимостью ковыряющий в зубах. Взъерошенный Тучка, прихвативший чужой топор. Стриженная Золотинка в коротком Любином платье, которое открывало заляпанные глиной икры… Расхлябанная дорога, то скользкая, то каменистая. И над всем этим зацепившие вершины лесистых холмов тучи, промозглый обложной дождь, который силился остудить горящие лица беглецов.

Оставляя по обочинам отставших, шли, ехали и бежали до последних сумерек. Но и на ночь, выбившись из сил, остановились не без опаски. Ходили слухи, что курники наседают, что вешают мятежников, где настигнут, и что мятежники мы и есть. И что у них, у курников, закованная в железо конница, которая мнет наших, как солому. А тут и вправду скакал среди пуганого народа всадник, принятый сдуру за курника, и кричал, что Милицыны войска изгоном прут без числа и меры.

Ничего нельзя было проведать доподлинно. Уверяли, что княжич Юлий с Нутой уже попались. И что, напротив, бегут впереди всех. Рукосила никто не видел, однако все про него знали, что он от курников ушел. Говорили, что дорога ведет в Каменец, горную крепость Рукосила, потому-то, мол, Рукосил и не двигался к Толпеню целый месяц, что имел у себя в тылу убежище на случай поражения. И что неприступный Каменец тот в тридцати верстах. И что в восьмидесяти.

Склоняясь к худшему, скоморохи пустились в путь до рассвета. Да и сырость была такая, что невозможно спать, от промозглого холода нельзя было укрыться ни в какие одежды и сукна, ни гуртом, ни в одиночку. Жулио глядел больными глазами и все дрожал, да натягивал поглубже шапчонку. Зубочистку он давно бросил — шли впроголодь и некогда было размышлять о превратностях жизни. А места тянулись по сторонам дикие и зловещие: крутые осыпи, гряды округлых голых холмов, жесткий редкий кустарник среди камней по расселинам и уступам. У щербатых мостов через сухие русла торчком стояли каменные идолы с отбитыми головами. Перебитые руки, выломанные бедра, диковинные одеяния все в язвах от дождей и морозов говорили о незапамятных, ускользающих от постижения веках.

А в мутном небе с холодным солнцем кружили, распластав крылья, большие орлы.

К концу дня все выбились из сил. На крутых подъемах Золотинка подталкивала повозку вместе с мужчинами и так вымоталась, что уж ни слова не говорила, а тяжело дышала и глядела под ноги, то и дело стряхивая с бровей пот. Случай остановиться на привал представился лишь после того, как ущелье, где вилась дорога над пропастью, расширилось, обращаясь в долину. Вереницы беженцев сворачивали к пустынному ложу ручья, люди бросались наземь в изнеможении.

— А ты хороший товарищ, — произнес, отдуваясь, Лепель, когда лошадь стала.

Ты хороший товарищ, отметил он словно бы с удивлением — недоверчиво. Словно что-то ему тут открылось, когда увидел посеревшее от разводов пота лицо девушки с заострившимся носом, огромные запавшие глаза… приоткрытые в дыхании губы.

Да Лепель и сам выглядел не лучше — с чего бы ему выглядеть лучше? Но Золотинка лишь глянула, ничего ему не сказала.

От ручья открылись заслоненные прежде кручами горные просторы, ближе, отчетливее подступил Меженный хребет со смятыми, подпирающими друг друга вершинами. Они различались в истонченном сухом воздухе необыкновенно ясно, но чем дальше, тем больше теряли естественные оттенки, расцвечивались синим и розовым. Только по этим холодным тонам и можно было догадаться об открытых глазу расстояниях.