Жертва особого назначения

Он попытался набрать номер CO – у них не было никакой связи, кроме мобильных телефонов, потому что на границе прослушивались все частоты. Номер был занят, но, пытаясь его набрать, он отвлекся и пропустил подачу: один из танго, скрывавшихся за машиной, проскочил опасный участок и залег. Теперь он сможет подняться к пикапу и взяться за пулемет – это очень хреново. Американский снайпер сделал лучшее, что он мог в такой ситуации, – «не заметил» прорыва, рассчитывая на то, что противник проявит неосторожность. Он клял себя последними словами за все – за то, что согласился работать без напарника, за то, что пошел на неподготовленную операцию, за то, что вообще связался со всем этим. Но все было как было, и дело надо было дорабатывать. Он открыл огонь по насыпи, вслепую, рассчитывая, что пули кого-то поразят хотя бы вскользь или заставят запаниковать.

* * *

Надо сказать – я обделался.

Когда этот хрен с горы открыл пулеметный огонь по дому, я подумал – все, приплыли. В одиночку я дом не удержу, это без вариантов. Был еще вариант развязать и как-то вооружить американца, но это чревато пулей в спину или неприятным допросом под дулом автомата, который ты же ему и дал. Нет, спасибо.

Схема ясна: под пулеметным огнем трое, двое или даже один приближаются на дальность броска гранаты и бросают в окна пару подарков. Затем чистят.

Американец что-то крикнул. Его только не хватало.

– Замри! – крикнул я.

Сам бросился на второй, только бы успеть сделать. Сбросил крышку, достал мой козырь – единственный, которым не сходил, – «полтинник», винтовка пятидесятого калибра. Патрон уже в стволе, теперь – к порту. Пулемет лупит по дому не переставая, пули в стену – как молотком. Попадет один к тридцати, наверное, – тоже риск, но без него никак. Нет больше вариантов. Ложусь у порта. Я его специально выбил зубилом и молотком с видом на дорогу – вроде как от снаряда автоматической пушки дыра. Расстояния уже промерены, прицел настроен, наушники надевать некогда. Только бы не подвел патрон, пролежавший в коробке дольше года. Три – два…

Винтовка шарахнула, оглушила, ослепила вспышкой дульного тормоза, толкнула в плечо – такой размеренный удар. В отличие от «СВД», пятидесятый калибр позволяет не думать о препятствиях. Прикрывавший пулемет щит он проломил на раз. Я увидел, как что-то отлетело и как упал пулеметчик.

Готово.

Передернул затвор, рванул назад, к лестнице, – с автоматом, болтающимся на одноточке сбоку и почти двадцатикилограммовой винтовкой в руках. Если тот, кто снаружи, услышит выстрел – он попытается проскочить. Потом – ворваться и занять первый этаж. А вот гранату он вряд ли бросит: не захочет привлечь внимания. Хотя могу тут и ошибаться.

Бросит?

Я залег на лестнице, прямо там, в очень неудобной позиции, когда ноги выше головы. Возможно, сделал ошибку, но судьба покажет. На лестнице у меня минимальный риск быть порванным осколками гранаты. Американца, конечно, порвет.

Вот только что-то никто не спешил наступать. Никто не кидал гранату, не топал, как слон на улице. Только что-то с негромким хлопком рвануло на дороге – то ли бак, то ли кто гранатой себя подорвал.

Антересные дела.

Поняв, что время у меня есть, я заменил «полтинник» на автомат. В ближнем бою он куда сподручнее.

– Черт, развяжи меня!

– Заткнись, сукин сын!

Если кто на улице замер у стены и слушает, то можно ждать неприятностей. Опытный человек даже по голосу сможет определить, где примерно враг.

От того, что я так лежал, пот катился не вниз, а вверх, и шею жгло и саднило.

Похоже, все-таки всё. По крайней мере – пока всё.

Винтовку я перенес под лестницу, в темноту, держа автомат одной рукой – он легкий, такое позволяет. Целясь в направлении двери, подкрался к стене, переждал, прислушиваясь, потом выглянул – как мышь из норы. Ни хрена, только машина догорает да жмурик там лежит, где я его и пристрелил, никуда, гад, не делся.

Сколько их было? С американцем – трое или четверо. Один смотался, и я его пристрелил. Остальные, надо понимать, сгорели. Сколько было во второй машине? Можно предполагать, что семеро, и, может быть, еще трое в пикапе. Но там еще работал снайпер – часть из них прибрал он. Как минимум двоих – одного из автомата, через дым, и одного из винтовки, когда тот был на пулемете, успокоил я. Еще как минимум одного уделали на пулемете до меня.

Время идет.

Почему я занимаюсь этими подсчетами? Да потому что не хочу пулю в спину получить. Или в брюхо. Это еще со времен борьбы с басмачеством известно – врага не только стрелять, врага считать надо. Троих пристрелил – четвертый бах тебя из-за камня. Скажет – почему меня не посчитал, я тоже тут был.

Это я в какой-то книжке про те времена вычитал.

– Борян! – заорал я во всю глотку. – Борян, говорить будем?! Базар есть! Нам делить нечего!

Если он жив, то откликнется. Зуб даю.

– Борян! Борян, непонятка это!

– Развяжи меня!

Американец. На мою голову.

Борян не отвечал и наверняка был мертв. Что ж, пусть иракская земля будет пухом. Сказать, что я особо переживаю, – значит покривить душой.