Жертва тайги

— Так ты что же, действительно уверен в том, что этот твой крылатый урюк нас на пути домой караулить будет? Отнюдь не факт. Зачем ему это? Он что, следить за нами приставлен? Так, что ли? Да ну! Хрень это все полнейшая! Давай-ка мы с тобой все-таки подготовимся хорошо да с утреца рванем напрямки к поселку. Будем идти хребтом, стараясь в тень не спускаться. Как?

— Ты еще доживи до этого самого утра.

— Да что ты, в самом деле? Хватит уже этих детских пугалок!

— А никаких пугалок, гад буду. Знал бы ты, паря, сколько людей в тайге им побито!.. Сколько серьезных мужиков покруче нас с тобой сгинуло напрочь! Вот тогда бы не выеживался как пацан. Он же нам показался — понимаешь? Это значит, пометил нас. Смекаешь, нет?

— Ну и что с того?

— А то, что почти все, кто его видел, давно уже в земельке червей кормят. Понял ты, дубина стоеросовая? Поэтому так мало свидетелей ему. Других причин нет никаких. Не один ты такой умный. Ладно. Расскажу. — Чеботарь, кряхтя, приподнялся с нар, сел и достал из внутреннего кармана измятую пачку «Примы».

Он прикурил, жадно затянулся, шумно выпустил дым через массивную, заросшую ржавой волосней сопатку, и заговорил:

— Я же из Пожарского района, с Красного Яра родом. Слышал про такой?

— Это где удэгейцы живут?

— Да не только же они. Там тазы и нанайцы есть. Русские — это само собой. Да всяких хватает. Каждой твари по паре. Но не о том речь…

— У вас там, говорят, лодки классные делают?

— Есть такое дело. Да ты слушай. Не перебивай. Так вот, я и говорю, у меня когда-то дружбан закадычный был — Витька Рогов. С сопливого возраста мы с ним заодно охотничали да рыбалили. И корешок копали, и шишку били. В общем, все, что положено. Так вот, в ту осень я с ним в тайгу не пошел. Ногу в лодыжке сломал. Прямо перед самой промыслухой. С трактора по пьяному делу сверзился. А он, значит, двинул. Один пошел. Говорил я ему, дураку такому, возьми кого для пары. Того же Саню или Генку Рыжего. Сейчас, отвечает, буду я с чужаком каким валандаться. Не ты, то, значит, и никто другой. А в том году у нас тигра сильно баловала. Собак без счета, подлюка, извела. Соболюшку в капканах жрала. Все, что ни попадя, стервоза, подрезала. Ну так вот. На праздники выскочил Витек из леса на хату. Мяса приволок. Мы с ним два дня прокуролесили. Правда, на костылях-то не больно покочевряжишься. Ну и лепит он мне, видел, мол, на заутрене в тайге такую тварь чумовую. Вроде собаки, только с большущими крыльями на манер белки-летяги. Никаких рук показать не хватит. Да еще вонючая — мрак! Так, говорит, полетала над башкой, зубьями пощелкала и свалила в чащу. Я над ним тогда поржал до слез. Ты, говорю, точно со спирта бодяжного уже горячку поймал. А он — нет. Уперся, и ни в какую. Видел, мол, да и все тут. Рожа при этом серьезная, хоть ты его режь. Я ему тогда, конечно, не поверил. А видишь, зря! Будь она неладна, эта тварь!.. Запропал Витек. Как корова языком слизнула. Месяц нет, второй пошел. Только в начале марта его дед Каюнзига нашел. На высоченном дереве кулем болтался. В развилке. Почти что у самой макушки. Потому мыши до него и не добрались. Только вороны подолбили да колонки малость обожрали. А так — целый. Белый весь, прямо как снулая рыбина. А на горляке два неслабых пробоя. Как от широкого доброго ножа-голяка. Ну, менты, само собой, с неделю в селе лютовали. И мне волчары эти пытались подлянку поднести, предъяву сделать. Да ничего у них из этого не вышло. Не с моей гипсовой культяпкой по сопкам-то бегать. До бровей водяры попили, на том это дело и бросили. В общем, полный облом у них вышел. Никаких следов не нашли. Да и какие следы-то могут быть через, считай, два месяца?.. Потом уже поползла по поселку такая замута, что вроде не все там чисто — это с Витьком-то. Мол, когда его в морге-то пластали, оказалось, что юшки в нем — ни единой капли. Как будто кто его еще живого в один момент до самого донышка высосал. Понял или нет?

— Да уж…

— Вот так-то. Я потом еще деда Каюнзигу долго о том пытал. Насилу из него вытащил, что не впервой такое приключается. Они у себя в общине не одного такого же потрепанного и бескровного охотника потихонечку спалили. Так, чтобы никто чужой про эту гадость не прознал. Проболтался мне дед, что, мол, он, этот, значит, летун гребаный, с самой Буни приперся. Буня — это у них, у инородцев, страна такая по сказкам есть. Там души мертвяков живут. Так скот с крыльями оттуда и пробился. Жрет их за какие-то там грешки ихние или, может, и чужие. Хрен их, сыроедов, поймешь. Вслух его по имени ни в жизнь называть нельзя. Ты понял?.. А то он сразу же нарисуется. Деться от него некуда. Все равно найдет, зараза, и выцепит. Выберет время, когда один будешь да в темноте. Все одно кончит.

— Да-а… Дичь, конечно, полная, — протянул Антон с каменным лицом, из последних сил сдерживаясь, стараясь не прыснуть от смеха.

Уж больно неправдоподобна была история, рассказанная Чеботарем.