Жертва вечерняя

За чаем мы проболтали часа два. Я все занималась Капитолиной Николаевной, и мне было очень весело. Какая прелестнейшая женщина и, главное, какая вкусная! От нее как-то иначе пахнет, чем от нас всех. Вот уж баба без всякой хитрости. Стоит только посмотреть на ее большие голубые иссера глаза, и вы увидите, что она добрая-предобрая, любит своего Бориньку, а еще больше любит кутнуть; она и веселится, где только может. Я ей говорю:

— Послушайте, моя милая, кто вас выучил так приятно произносить русский язык?

Она не поняла сразу.

— Что вы? (как она оригинально произносит: не что вы, а что вы, с ударением на вы: выходит очень мило).

Я ей повторила мой вопрос.

— Да я всегда как говорила, так и говорю.

Вот тебе и весь сказ. Просто, хотя и непонятно.

Мужчины много-таки врали. Умнее всех, конечно, мой Домбрович. Я преклонялась пред его рассудительностью и тактом во всем и везде.

После чаю Варкулова села к фортепиано и заиграла кадриль. Мы, разумеется, пошли плясать.

— Mesdames, — остановил нас Домбрович, — маленький вопрос: умеете вы канканировать?

Оказалось, что ни я, ни немка, ни Додо этой науке не обучались, хотя и видели десятки раз канкан.

— О ужас! — закричал beau brun. — Капочка (он так называет свою танцовщицу), поучи их.

И Капочка начала нас учить. Она прелестно канканирует, лучше Деверии, с каким-то дерзким шиком. Особенно то па, которое называется tulipe orageuse.

Хорошо! Больше всех старалась я почему-то и выказала блестящие успехи. Капочка была в восхищении и даже бросилась меня целовать.

Я ей простила эту фамильярность. После танцев граф, разумеется, пропел с большим самодовольством несколько романсов своего сочинения.

И что же? Прелестная моя Капитолина Николаевна поет удивительным голосом. Так и разливается, как соловей. Густой, звучный, необыкновенно симпатичный контральто. Ай да Капочка! Она пела с графом дуэт Глинки:

Вы не придете вновь,
Дней прежних наслажденья.

Я прослушала с большим удовольствием. Вот так я понимаю музыку. В маленьком кружке, чтоб были только любящиеся пары…

Недоставало шампанского, и я его потребовала до ужина. Les prudes тоже неглупы выпить!

Да, вот подите: какая-нибудь Капочка обладает разными талантами, а я нет. Она и танцует, как танцовщица, и поет прекрасно, и по-русски говорит так вкусно. Удивительно, что за прелесть.

Начну я петь, ведь у меня есть голос.

С шампанским наступила вторая половина вечера, побойчее.

Варкулова овладела фортепьянами и запела из Belle H'elиne.

И мы все подхватили хором:

Il nous faut de l'amour,
N'en fut il plus au monde
Il nous faut de l'amour,
Nous voulons de l'amour![188]

Да, мы хотим любить, и любить без всяких фраз и мелодрам! Мы хотим жить и очень долго будем жить "в свое удовольствие!".

Много было шуму, пенья и всякого вздору у фортепьян. Но я заметила, что Додо вышла со своим кавалером (так лучше называть)…

Мы с Домбровичем также вышли в другую комнату…

— Ну как тебе, моя милочка, нравится здесь? — спрашивает меня Домбрович.

— Ничего. Я согласна ездить. Какая милая эта Капочка! Elle est `a croquer![189]

— Ты в нее влюбилась, что ли?

— Влюбилась.

— У-у-у! — протянул Домбрович. Этакий скверный!

Когда мы пришли с ним в залу, были только две пары в разных уголках. Я нахожу, что такое устройство очень умно. Сидеть пять часов сряду вместе невозможно, как бы общество ни было весело. Я знала, что идея о таких непринужденных вечерах должна была явиться первому моему Домбровичу. Так и есть, он мне сам признался.

В двенадцать часов, нет, позднее, в половине первого, мы вошли в столовую. Там накрыт был ужин `a la fourchette. Лакеев не было, они не допускаются. Володской таки подпил. Да и beau brun сделался очень нежен со своей Капочкой. Я и Домбрович можем сколько угодно выпить шампанского. Мы только бледнеем. Муж мой часто поил меня шампанским, и с тех пор я к нему привыкла и пью его без особенных последствий.

— Знаете что, — предложила я всему обществу, — я требую, чтобы наша милая учительница (я указала на Капочку) явилась в следующий раз в костюме.

— Браво, браво, — закричали все. — Решено!

Она была в полном восхищении. Начала меня целовать, чуть не удушила! Ужин кончился таким канканчиком, что у меня до сих пор болят ноги…

Я стала у входа и проэкзаменовала моих веселых, добродетельных жен.

— Что вы скажете мужу? — спросила я у Варкуловой, стоявшей близ меня.

— Я ездила в Смольный, к институтской подруге, классной даме…

— Ну, а вы? — спросила я у белобрысой Шпис.

— Я была у belle-mиre…[190]

— А вы?

Додо посмотрела на меня очень веселенькими глазами и ответила:

— Да разве я говорю с моим мужем? Ведь я уже вам сказала, что он олух!..

В итоге мы все пятеро вернулись домой со спокойной совестью.

Кареты были наняты другие. Извощик довез меня и тотчас же повернул лошадей, швейцар хоть и видел, что я приехала в карете, но спросить у кучера он ничего не мог, да и не смел бы при мне.

Ариша меня встретила со свечой и спросила: