Жертвы

Он моргнул, но это движение только усилило боль, и он снова застонал, понимая, что действие морфия ослабевает.

— С дороги...

— ...срочная операция...

— ...третья операционная...

Голова Миллера была туго перебинтована, и он молил Бога, чтобы это было единственной причиной, почему он не видит. Он заскрежетал зубами, почувствовав, что каталка остановилась.

— Больной потерял много крови, — послышался над ним чей-то голос.

Миллер хотел что-то сказать, хотел предупредить, что кровь, залившая его лицо, была в основном бутафорской. Ну, невсамделишной. Это такая забавная чертова шутка. Ты же слепой, дубина, говорил он сам себе. Интересно послушать, как ты теперь будешь смеяться?

— Что с ним? — снова спросил голос, и Миллер услышал откуда-то справа от себя краткий пересказ того, что с ним произошло. Он почувствовал, как чьи-то руки стали осторожно снимать повязки и марлевые накладки с глаз. Миллер предвкушал, как в глаза ударит свет, и приготовился к боли, которая его непременно пронзит, стоит лишь приподнять веки. И молил Бога, чтобы эта боль пришла.

Молился о свете.

И вот сняты ватные тампоны.

Миллер открывает глаза.

Темнота.

— Боже, — простонал он, не узнав своего голоса. Как будто говорил кто-то другой. — Я ослеп! — Дыхание его стало прерывистым. — Я же ни черта не вижу! — заревел он голосом, в котором слышались страх и растерянность.

Он с трудом повернул голову вправо, потом влево, словно ожидая, что так сможет что-то разглядеть, что темнота вот-вот рассеется, предметы обретут контуры, а голоса материализуются.

Но темнота не рассеялась.

Миллер попытался сесть, но боль опрокинула его назад так стремительно, как будто он натолкнулся на бетонную стену. Порыв отнял у него последние силы. Беспомощный, лежал он на каталке, удерживаемый теперь более крепкими, но заботливыми руками.

Он услышал другие слова, многие он не понимал, потом кто-то закатал ему правый рукав свитера, обнажая то место на руке, где пульсировала вена. Инстинктивно он повернулся вправо, злясь на то, что не видит и не понимает, что собираются с ним делать эти люди. Желая увидеть их.

Миллер застонал, почувствовав, как протыкает кожу игла, и весь напрягся, когда игла вонзилась в руку, на мгновение замерла и потом тихонько выскользнула.

— Лежите спокойно...

— ...готовьте его...

— ...надо торопиться...

Поток незримых слов.

Каталка снова двинулась, и он откинулся на подушку. Глаза все еще горели, как в огне, но боль постепенно начала угасать. Голоса удалялись. Звуки отдавались в голове гулким эхом. Он куда-то поплыл, но еще продолжал сопротивляться, крепко закрывая свои невидящие глаза, стискивая разорванные веки. Но даже вернувшаяся боль не могла удержать его — он все быстрее скользил к беспамятству. Миллер понимал — этот бой ему не выиграть, но до последней минуты не позволял себе сдаваться. Вскоре темнота, накрывшая его глаза, накрыла и его сознание.

* * *

— Левый глаз, по-видимому, поврежден более серьезно, — сказал доктор Джордж Кук, склонившись к лицу Миллера.

Помимо слабого дыхания специалиста по эффектам, на которого уже подействовал наркоз, да негромких команд хирурга, в операционной слышался равномерный звук работающего осциллоскопа. Время от времени анестезиолог Грег Винцент взглядывал на аппарат, но делал он это скорее по выработавшейся привычке, а не потому, что состояние больного внушало беспокойство. Миллер был в надежных руках.

Кук взял скальпель со стоящей рядом тележки и искусным движением ввел его под верхнее веко левого глаза Миллера, еще больше обнажив обгоревшее глазное яблоко. Опытный хирург, он осторожно промокнул слизь, вытекшую из глаза при осмотре. Миниатюрные зажимы придерживали веки пациента, чтобы доктор и его ассистенты могли беспрепятственно исследовать повреждения.

— Похоже, ни сетчатка, ни зрительный нерв не задеты, — констатировал Кук. — Но хрусталик левого глаза полностью разрушен, — вздохнув, добавил он. — Думаю, у нас нет выбора. Либо мы удалим остатки роговицы и хрусталик, либо он потеряет весь глаз.

— А что с правым глазом? — поинтересовался доктор Саймон Томпсон.

Кук принялся осматривать правый глаз, удалив вначале кончиком скальпеля небольшой кусочек чего-то черного из-под нижнего века. Кожа вокруг глаза в нескольких местах обгорела, но само яблоко казалось неповрежденным. Хирург отрицательно покачал головой и переключил внимание на левый глаз.

— Буду удалять роговицу и хрусталик, — повторил Кук.

Приняв решение и манипулируя скальпелем с невероятной для такого грузного мужчины изящностью, он осторожно прикоснулся им к растерзанному глазу. Легким подсекающим движением срезал небольшой участок роговицы и, подцепив лезвием, удалил ее. Медсестра подставила металлическое блюдце, хирург опустил в него этот почти прозрачный кусочек ткани и продолжил операцию. Теперь он сделал надрез поглубже, не обращая внимания на появление водянистой капельки крови и жидкости, выступившей на поверхности. Круговым движением скальпеля хирург извлек остатки хрусталика, погруженного в стекловидное тело, и также положил их на блюдце.