Жертвы дракона. На озере Лоч

«Он сейчас на меня бросится», – чувствовал Юн.

Он выставил вперёд правую ногу, упёр перед нею в землю ясеневое древко своего длинного копья, подставил навстречу медведю костяное остриё и ждал, что будет.

Медведь уже обдавал его своим горячим дыханием. Юн глянул на него, и ему показалось, что, несмотря на близость, чёрное чудовище сделалось как будто меньше.

Страх Юна сменился яростью.

«Твоя погибель или моя», – подумал он, стискивая зубы. – «Медведь ты или дух…»

И вдруг, в самую решительную минуту, когда копьё Юна уже касалось мохнатой груди чудовища, случилось что-то неожиданное, почти невероятное. Тёмная фигура быстро опустилась на землю и мягко, без всякого шума скользнула в сторону. И почти тотчас же налево от тропинки послышались звуки борьбы, странные храп и движения грузных тел.

«Олени», – подумал Юн. Он узнал бы этот храп из тысячи других.

Шум продолжался. Слышался частый стук, как будто кто колотил по дереву палкой. Это умирающий олень трепетал в агонии и бился копытами о молодые стволы. Вместе со стуком раздалось чавканье. Был ли это зверь или дух, но он был голоден и стал пожирать добычу ещё заживо.

Все мысли Юна перепутались.

«Стало быть, это медведь», – подумал он с облегчением. – «И олени пришли. Кто их прислал, какой бог?»

Бледное лицо луны заглянуло ему в глаза и улыбнулось насмешливо.

«Ага, ты…» – подумал Юн. – «Спасибо».

Медведь продолжал чавкать под деревом. Всё существо Юна зажглось от радостного голода и хищной жажды убийства.

Ещё минута, и он двинулся бы к дереву отнимать у медведя горячее, истерзанное мясо.

Внезапно с левой стороны послышалось хорканье, странное, тревожное, похожее на скрип сырого дерева и на плач ребёнка.

«Телёнок плачет…» – подумал Юн. – «Матку зовёт…»

Он весь согнулся, сжал копьё и быстрыми шагами стал пробираться на голос.

Хорканье повторилось левее, потом ещё левее. Телёнок не хотел уходить и описывал широкую дугу вокруг медведя и матери. Юн осторожно крался вперёд. Глаза его горели, как у волка, ноги ступали бесшумно, как будто на пружинах.

Телёнок опять хоркнул, и Юн увидал его. В свете луны он перебежал тропинку. Осторожность Юна была излишняя. Телёнок был маленький, глупый. Он бежал вперёд нетвёрдой рысцой, колеблясь между двумя инстинктами и двумя запахами. Один был знакомый запах матери; другой запах был крепкий и тёмный и внушал ему ужас, хотя он ещё не понимал, что это было.

Юн выждал минуту и твёрдой рукой пустил копьё. Длинное костяное остриё, острое, как шило, вонзилось телёнку в брюхо и вышло наружу с другой стороны.

Телёнок сделал скачок в сторону, задел ногами за древко копья, споткнулся, упал, хотел встать и не мог. Юн в два прыжка перескочил пространство, отделявшее его от добычи. Он придавил телёнка коленом, потом, видя что тот не перестаёт биться, достал из своего поясного мешка острый кремнёвый нож в чехле из дерева, искусно выдолбленном, и перерезал телёнку горло. Он припал к ране воспалёнными губами и стал тянуть сладкую, тёплую кровь, и это освежило его. После того он поднял маленькую тушу и вскинул её себе на плечи.

«Матка с телёнком», – думал он. – «Матки идут».

Оленье тело на его плечах было гибкое, тёплое, как тело ребёнка, и он вспомнил в этой связи своего белого Мышонка, который в это самое время, может быть, умирал с голоду в женском лагере.

Юн подхватил своё копьё и быстрыми шагами направился на запад, слегка отклоняясь вправо к реке. Он не думал о медведе, который остался сзади и пожирал добычу, не думал также о становище своих братьев-охотников. Он направлялся к женскому стойбищу отнести своему голодному сыну первую добычу этой весны.

Глава 2

Женский лагерь помещался в лесистой лощине, доходившей до самого берега. Он не был похож на становище мужчин. В разных концах горели костры перед навесами, сплетёнными из ветвей и поставленными так, чтобы давать защиту от ветра. Малые дети не могли оставаться без огня и без крова.

Женщины вообще работали больше мужчин, и работы их были разнообразнее. Они плели корзины из прутьев, лепили горшки из глины, шили детям платье из шкур и варили для них пищу у огня. Детские зубки нуждались в мягкой пище. Мужчины, напротив, презирали все эти ремёсла и удобства. Пищу свою они жарили на камнях или пекли на угольях. Многие части мяса, хрящи, потроха они потребляли сырыми. Иные воины давали обет есть всю жизнь только сырое. Это считалось признаком мужества и закалённости. Занимались мужчины только войной и охотой. В остальное время они приводили в готовность своё боевое оружие или попросту спали, всё равно – днём или ночью.

Весенний голод был для женского лагеря тяжелее, чем для мужского. Дети вообще были хлипкие, податливые к смерти. Они мёрли, как мухи, зимой от холода, а весной от голода. Женщины, кроме того, умели добывать пищу хуже мужчин. Они собирали съедобные корни и серых червей, ловили куропаток петлями. Но именно в это голодное время корни были жёстки, а куропатки редки.