Жертвы дракона (сборник)

Дина ненавидела мужчин, но очень любила детей. Она свято соблюдала древний обычай, который повелевает в голодные дни отдавать первую добычу малышам, кроме охотничьей доли; вторую — беременным женам и матерям с грудными младенцами; третью — подросткам, и только четвертую — взрослым. Она сама кормила ребятишек и часто отказывалась в их пользу от своей законной охотничьей доли.

— Сюда, сюда, сюда! — кликала Дина. И на этот зов малые дети покидали матерей и шли переваливаясь, ползли на четвереньках и собирались у ее ног, как муравьи у муравейника.

— Гули, гули, гули… — ласково звала Дина, как будто ворковала. Дети теснились кругом нее и тоже ворковали, как дикие голуби.

Девочки, не теряя времени, стали теребить орла. Дина схватила зайца и искусной рукой в два-три приема содрала с него шкуру.

Она прикинула на руке кровавую тушку. Заяц был старый и жирный.

— Сырое мясо, — сказала она весело. Есть сырое мясо считалось мужской привычкой. Женский лагерь варил свою пищу и часто в разговорах даже назывался «лагерем горшка». Но Дина и на этот раз желала переставить установленный обычай.

— Сюда, сюда, сюда, — ласково пела она. — Гули, гули, гули…

Своим острым ножом из редкого прозрачного камня она отрезала мелкие кусочки заячьего мяса, скоблила кости, обдирала жилы. Дети хватали ее за руки, жались к ее ногам и пищали, как галчата. Она вкладывала крошечные порции в широко разинутые рты. Дети глотали, и жевали, и сосали, кто как умел, и давились от жадности, и подбегали снова.

В самый разгар этой суеты рядом с лагерем, в лощине раздался свист. Женщины вскочили и прислушались. Свист был резкий, мужской. Он повторился еще раз с особым переливом, потом еще раз. Свист этот говорил ясно, как будто словами: «Мясо, свежее мясо».

Воины Анаков часто приносили женщинам куски мяса и целые туши зверей. Но, по обычаю, они должны были оставлять их поодаль и извещать женщин пронзительным свистом о своем приношении.

— Это Юн свищет! — крикнула Юна. — Это его голос. Подруга Черного Юна была высокая, с широкими бедрами и, несмотря на голод, ее нельзя было назвать худой. И молока у нее в грудях было много. Оттого ее младенец был гладкий и тяжелый. Но в эту минуту она не думала о младенце; она сунула его в чьи-то услужливо подставленные руки, и опрометью бросилась из лощины по тропинке, ведущей налево. Она мчалась, как ветер, и через две минуты уже была наверху. Перед нею открылась широкая поляна. С подветренной стороны до нее донесся запах свежего мяса, и ноздри ее раздулись. Но в эту минуту ею овладела другая страсть, более могучая, чем голод. Теплые лучи весны, заливавшие зеленую землю, показались ей лучами брачной осени; перед ее глазами как будто мелькнуло огненное колесо и пляска брачного хоровода.

Теленок лежал под деревом во мху. Возле него была воткнута ветка с пучком травы, привязанным к верхушке. Но Юна не смотрела на теленка; она ловила глазами белое пятно, мелькавшее вдали за поляной среди частых стволов кленового и букового леса. Это было все, что она могла видеть от своего мужа Юна, который быстро убегал, согласно закону Анаков. Юна протянула руки. В ушах ее звучал припев брачного гимна: «Солнце, жги!»

Потом она опомнилась и быстро закрыла глаза. Перед началом оленьей охоты даже далекий женский взгляд мог осквернить охотника и приманить неудачу — маленького серого чертенка, который любит вертеться вокруг людских становищ, катается серым клубком по охотничьим тропам и попадается по ноги; вырывается из-под самой подошвы камешком или хрустит сучком и спугивает добычу. Думать о нем нельзя. Только подумаешь, а он уже тут, и дразнится, и бегает кругом.

Юна сотворила заклинание и обернулась к оленю. Ее первое чувство погасло. Теперь была не осень, а весна — время голода и свежей добычи. Женщины ждут внизу. Они будут есть мясо. Она тоже будет есть по праву, вместе с другими.

Юна тряхнула головой, своими крепкими руками схватила теленка за ноги и вскинула на спину. Потом твердыми шагами стала быстро спускаться обратно в лагерь.

Женщины уже собрались внизу, готовые к разделу добычи.

Здесь были матери, костлявые, как смерть, истощенные двойным бременем: голода и кормления младенцев. Кожа на их животе и боках висела бурыми складками, даже волосы у них стали тусклые и шершавые от голода. Еще страшнее были беременные жены. Они должны были родить через месяц и таскали в своем чреве уже зрелых младенцев, и вся сила и сок их тела ушли на детей. Спина и ноги были как будто подпорки из кости, обтянутые замшей, для этого безобразного отвислого мешка.

— Кто будет делить? — спросила Юна, сбрасывая теленка на землю.

— Лото пусть делит, — заговорили женщины, — старуха пусть делит.