Жертвы Северной войны (СИ)

И Михаэля нашли… в общем, если бы не пропажа инспектора, можно сказать, что жизнь в Маринбурге входила в свою колею.

Стемнело. Костров вокруг деревни, по счастью, не запылало, но в кабаке никто не сидел. Мужчины собрались в доме у старосты, решали, стоит ли пойти прочесывать лес в поисках инспектора ночью, или лучше подождать до утра. Или подождать, но никуда прочесывать не ходить, а попросту пошуровать баграми в реке. Авось да что-то найдется…

Мари на этом собрании присутствовала (вытолкать не смогли), и ядовито осведомилась: с чего бы это вдруг взрослый мужчина полез днем в речку не раздевшись? Да и не похож он был на того, кто вот запросто так утонет во время купания.

— А столкнули! — зловеще заявил мельник. — Вот тот, кто детей похищал, тот и столкнул, — и нехорошо покосился на Мари.

«Оп-паньки! — мысленно ахнула она. — Так я что, тоже в подозреваемые теперь попала? Интересно, зачем мне это?! В склянках детишек спиртовала?!»

Но спросить не успела, потому что вмешался Франц Вебер. Он сказал, что он, конечно, не староста, но он представитель власти, и как таковой обязан распорядиться: инспектора не искать. Если просто в лесу заблудился — он сам выйдет.

— Знаю я майора Элрика, — буркнул толстяк Вебер. — Чтобы он, да дороги не нашел? Он ползком, по звездам, как угодно, а доберется. Вы не обманывайтесь, что он болтает вежливо да очки носит. Очи и я нацепить могу, а болтать и мельник наш выучился бы, если бы школу закончил. А вот если его что-то… — огромный живот Вебера вздрогнул. — Короче, — закончил он просто, — если кому-то майор Элрик по зубкам пришелся, значит, зубки у этого кого-то железобетон крошить могут. Так что не нам его искать. Сегодня же запрашиваю из Столицы вспомогательную бригаду. Собственно, уже затребовал. Надеюсь, на сей-то раз послушают. А пока, — он обвел всех пристальным взглядом, особенно задержав его на Мари, — всем сидеть тихо, и носу за околицу — ни-ни! А пока ночь, лучше и со двора. В самой деревне пока еще люди не пропадали, но того и гляди…

Он не закончил фразу, махнул короткопалой толстенькой ручкой. Мари вдруг вспомнилось: на следующий день после ее приезда, сержант Вебер на спор разбивал этой ладонью березовые полешки. Грозился пять, одно за другим. Разбил одно, после чего Мари ставила ему на руку компресс. Но ведь разбил!

Ох, Ал, ох, где тебя черти носят?!

Придешь — убью!

И на этой мысли Мари себя резко остановила. Это что же, она уже рассуждает совсем как жена с годичным, как минимум, стажем?! Это она-то, еще вчера утром понятия не имевшая о том, что существует на Земле такой человек как Альфонс Элрик, тридцать три (или двадцать восемь!) года, государственный алхимик, мягкая светлая бородка и добрый взгляд светло-карих глаз… впрочем, взгляд этот имеет обыкновение в одно мгновение становится упрямым, если не жестким.

Мари вернулась в медпункт — Вебер настоял на том, чтобы ее проводить. Мари хотела оставить его, напоить чаем, но он не согласился.

— Жена приревнует, — серьезно сказал сержант. — Ты же знаешь, какая она у меня.

Мари согласно кивнула. Жену сержанта Вебера, Катрину, на первый взгляд тихую и скромную женщину (из таких получаются бабушки-«божий одуванчик»), но страшную в гневе, она знала хорошо. Ревновала она мужа ко всему, что двигалось, делая исключение только для автомобилей. Возможно, и зря — учитывая, сколько времени Вебер проводил под капотом своего разболтанного служебного «пикапа»…

И Мари осталась одна. Так же как и вчера, как и неделю назад горела в ее комнате желтая лампа. В углу стоял принесенный с утра Вебером чемодан инспектора. Мари смотрела на этот чемодан, и понимала, что она начинает ненавидеть эту вещь. Ну вот зачем он именно серый и перетянут двумя ремнями?! Что за чертовщина? Неужели он не может быть, скажем, желтым? Или синим? Почему серым? Почему два ремня? Почему не три?

И чай не пился. Источающий аромат душистой мяты, некогда такой соблазнительный, напиток ныне казался совершенно безвкусным.

И минуты, секунды текли, и ничего не происходило…

Давящее, ужасное, тошнотное чувство, которое испытывала Мари, ожидая Кита с его ночных рейдов, вернулось к ней снова, только во сто крат горше. За Кита она никогда по-настоящему не волновалась: знала, как он осторожен, как бережет спину, как тщательно выбирает подельников… Как выяснилось, зря… Когда его уронили перед ней на пол, окровавленного, едва могущего сказать два слова, она едва успела крикнуть: «Скорую придурки, что же вы наделали!» — и это было, видимо, последнее, что Кит успел услышать в жизни. Больше ничего…

А Альфонс — это не Кит. Он же такой доверчивый, такой мягкий!