Жертвы Северной войны (СИ)

— Я включу диктофон, — Эдвард потянулся левой рукой к столику и подобрал с него маленькую темную вещичку. — Чтобы вам не пришлось повторять дважды.

Мари снова кивнула и начала рассказывать.

Она говорила очень коротко и сухо, опустив все не относящиеся к делу личные подробности. Но о Хромом Гансе и о драке упомянула — не называя, правда, имен сельчан. И вообще, обошла этот вопрос: по ее словам получалось так, что отшельника ходила бить не вся деревня, а только несколько человек, находившихся в состоянии шока от вида отрубленной детской ножки.

— Да… ножку эту я сделал, — поморщился Эдвард. — Тогда это показалось мне удачной идеей. С другой стороны, у меня тоже есть какое-то оправдание: первый раз довелось участвовать в похищении детей.

— У всех есть оправдание, — кивнула Мари.

— Мне понятно ваше беспокойство. Мы не будем возбуждать уголовное дело против ваших односельчан, — кивнул Эдвард. — Тем более, что ни сержант Вебер, ни Ал не направляли официального рапорта. Продолжайте, прошу вас.

Мари продолжила. Сказала о подозрениях инспектора Элрика, о том, чем он занимался с утра, о настроениях среди жителей… в общем, не так много и надо было рассказывать. Эдвард задал несколько уточняющих вопросов, сугубо по делу. В частности, о том, успела ли она исследовать ногу и о том, как именно она проводила осмотр Михаэля. Потом выключил диктофон.

— Спасибо, доктор Варди, — кивнул он. — Вам не придется больше давать показания. Разве что на суде. Но когда он будет — я не знаю.

— Спасибо, — Мари кивнула.

— Не за что… — он вздохнул. — Сейчас моя очередь рассказывать. Мне придется быть откровенным, потому что мне надо, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов… но Мари, предупреждаю: это строго секретно. Вам не придется давать подписку о неразглашении, но…

— Я понимаю, — кивнула Мари. — Да и вряд ли мне захочется кому-то рассказывать.

— И тем не менее.

Эдвард глубоко вздохнул и начал.

То, что вы прочитаете ниже — это не совсем его рассказ. Все-таки некоторые детали он обходил по соображению секретности, кое-что просто сокращал. Однако история в том виде, в каком Мари узнала ее в итоге, выглядела так…

В то самое время, когда Ал разбирался с незадачливыми заговорщиками и полными энтузиазма, но неопытными в силу крайней юности диверсантами из Маринбурга, Эдвард, руки в карманах, губы что-то эдакое насвистывают, подходил к КПП. КПП представлял собой ворота и будочку рядом с ними, замаскированную под землянку. В будочке сидел часовой в военной форме: буде сюда забредет кто из местных жителей, предписывалось внушить ему, что тут секретная военная база и напугать до бесчувствия, чтобы никому не рассказал.

Впрочем, забредали редко — заговорщики знали, где осесть. Гнилая Чаща, как-никак. Гнилой она прозывалась потому, что в начале века тут действительно была военная база, на которой проводились испытания химического оружия. Разработки были признаны неперспективными (читай, денег не хватило), базу свернули… но ушлые эсеры раскопали в архивах данные и заняли пустующую жилплощадь. Химикаты с той поры не то успели уже выветриться и не унюхивались, не то — более вероятно — их вывезли и уничтожили, так что заговорщики благоденствовали на всю катушку.

С другой стороны, если ребята действительно хотят захватить власть в Аместрис, может быть, химикаты не все выветрились? Что-то осталось? Что-то, не самым лучшим образом влияющее на умственные способности…

Эдвард подошел к КПП с самым независимым видом, на который он был способен. А способен он был на многое, ибо с ранней юности тренировался в искусстве производить нужное впечатление (нужное — не значит «приятное»).

— Господин Элрик! — вахтенный был неприятно удивлен его появлением. — Вы же… — он машинально бросил взгляд на свой журнал, но нужды не было: не подлежало сомнению, что никуда Эдвард Элрик не выходил.

— Что «я же»? — прищурился Эдвард. — Черт побери, ты меня собираешься пустить, или нет?.. Я так обед пропущу!

— Сейчас разберемся, — твердо ответил вахтенный. — Вы же прекрасно знаете: необходимо разрешение, чтобы выходить за периметр…

— Я — государственный алхимик! — Эдвард изобразил на губах «презрительную усмешку среднего радиуса поражения», как называла эту гримасу Уинри. «Большого» радиуса бедняге КППшнику по чину не светило в любом случае. — Какие могут быть пропуски?

Дежурный много чего мог бы сказать насчет пропуска и насчет положения государственных алхимиков в иерархии тайного общества, однако сдержался. Так и должно было быть: ведь эсеры держали Эдварда за «гениального придурка», который ни в чем, кроме своей науки, не соображает. А гениям, равно как и придуркам, позволены некоторые капризы. Более того, если гений не капризничает, посредственности их просто не понимают. У них это в образ гения не вписывается.

— Я сейчас позвоню, — сказал вахтенный, уже снимая трубку. — Подождите…

Что-что, а ждать Эдвард не любил. С детства. Исключения он делал только для тех случаев, когда без ожидания было не обойтись. Но сейчас… о, сейчас ожидание только вредило.