Жертвы вечернiя

«Тѣ умѣли только мотать, болтать, критиковать, кричать о «свободахъ», — съ негодова-ніемъ думала она объ отцахъ. — Доболтались, сдали самихъ себя, свои семьи, все свое досто-яніе, всю Россію жидамъ на потокъ, разграбленіе и измывательства, собственныхъ дѣтей, какъ агнцевъ безвинныхъ, бросили на закланіе. Теперь, когда за ихъ грѣхи и преступленія къ расчету стройся, всѣ притаились по угламъ, какъ каменной горой, прикрылись грудями сво-ихъ дѣтей-героевъ».

И она припомнила тѣхъ знакомыхъ ей отцовъ, которые тащились теперь въ обозѣ, въ хвостѣ арміи тогда, какъ ихъ сыновья и даже дочери безсмѣнно бились съ врагомъ въ передовыхъ рядахъ и гибли.

Но вся душа Екатерины Григорьевны возмущалась тѣмъ, что и здѣсь, въ этомъ ужасѣ, уготованномъ руками отцовъ, въ этомъ аду, который, казалось бы, долженъ же чему-нибудь научить, эти господа не унимались, а по-прежнему либеральничали, критиковали, мутили...

— О, поскудники, проклятые суесловы, Іуды и Пилаты собственныхъ дѣтей! — шептала она по адресу старшихъ поколѣній.

Къ этому уходящему теперь мальчику, одинокому, застѣнчивому, нѣжному, съ возвы-шенной, готовой на подвигъ душой, она особенно по-матерински привязалась.

— Ну и этотъ не вернется, какъ и всѣ они... погибнетъ... Господи! — шептали губы сестры.

Забывъ обо всемъ, она долго стояла за дворомъ и все слѣдила взглядомъ за удаляющим-ся Юрочкой, пока онъ ни прошелъ площадь и ни скрылся за стѣнами крайней хаты.

Юрочка нѣсколько разъ оборачивался и привѣтствовалъ сестру, размахивая папахой надъ головой...

— Ускользнулъ, какъ тѣнь... Такъ всѣ они — тѣни. Что это, жизнь или больной бредъ?! — промолвила сестра.

Только тогда, когда скрылся юноша, сестра очнулась, смахнула нависшія слезы съ суровыхъ глазъ и тяжело вздохнувъ, съ опущенной головой пошла въ свой дворъ.

LII.

Юрочка отыскалъ ту роту, въ которой было расквартировано его отдѣленіе.

Въ дворѣ встрѣтилъ его Волошиновъ.

Гигантъ со всѣхъ ногъ бросился къ нему на встрѣчу.

— Юра, да это ты? — взволнованнымъ голосомъ спрашивалъ партизанъ, до боли сжимая руку Юрочки и радостными глазами заглядывая въ его лицо. — Я тебя такъ ждалъ, такъ ждалъ... Ты и представить себѣ не можешь, какъ я по тебѣ соскучился... Думалъ, что ужъ больше и не увидимся на этомъ свѣтѣ... Господи, какъ хорошо, что ты наконецъ пришелъ! Вѣришь ли, каждый день о тебѣ вспоминалъ...

— Я тоже. Валя... — отвѣчалъ не менѣе обрадованный Юрочка. — Я давно бы... да меня не пускали, и рана все не подживала, а сегодня увидѣлъ на походѣ своихъ и рѣшилъ, крышка, больше не могу... надоѣло валяться въ обозѣ, надо къ своимъ...

— Ну пойдемъ въ хату... Впрочемъ, нѣтъ, тамъ народа много, лучше сюда, ко мнѣ. Я тутъ расположился вмѣстѣ съ курами. Сосѣдство не важное, ну да ничего, на одну ночь можно. Завтра насъ опять куда-то двинутъ. Тутъ у меня и все мое имущество...

Онъ провелъ Юрочку въ глубину двора, подъ навѣсъ открытаго сарая, къ плетневой стѣнкѣ котораго въ одномъ углу среди мусора были прислонены бороны съ желѣзными зубьями, служившія по ночамъ нашестями для куръ, о чемъ свидѣтельствовали оставленные птицами цѣлыя кучи самыхъ недвусмысленныхъ слѣдовъ...

Въ противоположномъ углу за сложенными другъ на другѣ чуть не до самаго верха дровнями и за сломанной телѣгой безъ колесъ было брошено нѣсколько обмолоченныхъ пшеничныхъ сноповъ. На нихъ лежали шинель, кожаная куртка, шерстяная рубаха и сумка Волошинова, а къ стѣнѣ была прислонена винтовка.

— Вотъ и квартира моя. Давай твою винтовку. Поставимъ вмѣстѣ. Раздѣвайся.

Пока Юрочка снималъ свою шинeль, Волошиновъ прислонилъ къ стѣнѣ рядомъ съ своимъ юрочкино ружье.

Солнце далеко уже свернуло съ полдень; черныя тѣни удлиннялись. но въ застоявшемся, безвѣтрянномъ воздухѣ было жарко и душно.

Казалось, Волошиновъ не могъ наглядѣться на своего друга, такъ онъ былъ радъ.

— Ну, разсказывай, Юра.

— А гдѣ же наши?

— Кто? — переспросилъ Волошиновъ.

— Ну Андрюша? Вѣдь помнишь, онъ всегда съ нами вмѣстѣ останавливался...

Волошиновъ сѣлъ на снопы и закуривая крученку, взглянувъ снизу вверхъ на Юрочку, измѣнившимся голосомъ сказалъ:

— Да развѣ ты не знаешь?

— Что?

— Что Андрюша убитъ?

— Когда? — воскликнулъ Юрочка.

— Давно, — протянулъ Волошиновъ, гася зажигалку и опуская глаза. — Его нашли послѣ боя на улицѣ въ Екатеринодарѣ... и недалеко отъ меня. Я и не видѣлъ, какъ его убило. Лежалъ на спинѣ... наповалъ разрывной пулей въ грудь... — Помолчавъ, онъ добавилъ: — Я любилъ этого мальчика. Такой стойкій и безотвѣтный былъ. Куда его ни пошли, все сдѣ-лаетъ.

— А Дукмасовъ?

— И о немъ ничего не знаешь?

— Да говори... — застывъ на мѣстѣ, тихо, нетерпѣливо промолвилъ Юрочка, чувствуя, какъ вся кровь приливала у него къ сердцу.

— Ему осколкомъ гранаты перебило позвонки въ Гначбау. Тамъ его вмѣстѣ съ другими тяжелоранеными и бросили... Онъ не хотѣлъ ни за что оставаться... Его пристрѣлили свои...

— Какъ? — съ затаеннымъ дыханіемъ переспросилъ Юрочка, большими глазами глядя на Волошинова.