Жертвы вечернiя

ваше достояніе всѣ несмѣтныя богатства русскія окажутся у жидовъ въ карманахъ. Ихъ оттуда потомъ во вѣки вѣчные никакими клещами не вытащишь. И этими русскими землями и богатствами жиды за милую душу расторгуются со всѣмъ «просвѣщеннымъ» человѣчест-вомъ. Всѣхъ свяжутъ, всѣхъ запутаютъ, въ этотъ свой грандіозный «честный» гешефтъ. У всѣхъ государствъ и народовъ въ бывшей, разрушенной вашими руками, родной и вамъ, и намъ Россіи окажутся свои «кровные» интересы. А вы, теперь торжествующіе, «свободный», революціонный народъ и ваше потомство будете безъ разгиба работать на жидовъ и на ихъ «дитю», на ихъ безчисленное потомство. Они зажмутъ вамъ ваши широкія, пьяныя глотки и зажмутъ покрѣпче, поплотнѣе, чѣмъ вы теперь всѣмъ зажимаете... Свѣта Божьяго не взвидите...

— Хо-хо. Вишь, што понесъ, чѣмъ испужать xoчетъ. Жидами. Такіе же люди и еще лучше, чѣмъ православные.

Нефедовъ передохнулъ.

— Помните это. — Голосъ его повысился и подобно набатному колоколу загудѣлъ и задрожалъ металлическимъ звономъ. — Говорю это я, смертникъ, безвинно обреченный вами на муки и смерть. И еще помните, что за всѣ ваши безмѣрныя злодѣянія, надругательства, насилія и кощунства, вы заплатите страшной цѣной и въ семъ вѣкѣ и въ будущемъ. Земля не выдержитъ вашего злодѣйства и гнусности и возопіетъ къ небу. Богъ услышитъ ея жалобу и поразить васъ. Вся та невинная кровь, кровь моихъ соратниковъ и братьевъ, которую вы льете, какъ воду и которой прольете еще цѣлыя рѣки, не пройдетъ вамъ даромъ, падетъ на ваши преступныя головы и головы вашихъ дѣтей. И заплатите за все великимъ горемъ, великими бѣдами и въ своемъ торжествѣ и опьяненіи и не замѣтите, какъ всѣ эти невиданныя отъ начала міра бѣды и горе обрушатся на васъ и проклянете день и часъ вашего рожденія, возненавидите женъ, и матерей, и дѣтей вашихъ, и оудете искать смерти, и не сразу найдете ее.

Помните это, негодяи, скоты, гнусные, кровожадные гады, жидовскіе рабы, отдавшіе свой отчій домъ, свою Россію, самихъ себя и своихъ дѣтей въ полное безконтрольное обладаніе смердящему жиду. Это вамъ мой предсмертный завѣть. Для этого только я и воспользовался словомъ, иначе я и не захотѣлъ бы даже плюнуть въ ваши гнусныя хари. Я кончилъ. Не хочу больше метать моего бисера передъ вами, грязными, поскудными свиньями. Все равно, потопчете ногами. И такъ я слишкомъ много удѣлилъ вамъ вниманія.

Будьте вы прокляты со всѣмъ вашимъ злымъ дьявольскимъ отродьемъ и со всѣми вашими паршивыми жидами. Вы другъ друга стоите!

По толпѣ давно уже несся угрожающій вой и рокотъ, точно по степи мчался буйный вѣтеръ или въ половодіе забурлила рѣка.

Комиссаръ позеленѣлъ. Изъ щелочекъ его глазъ вдругъ высунулись и торчали двѣ колючки, какъ острія иголокъ, маленькія точки. На нижней части лица, около полуоткрытаго рта, черезъ щель котораго виднѣлись огрызки сломанныхъ переднихъ зубовъ, играла усмѣшка кошки, держащей въ когтяхъ мышь.

Онъ медлительно повернулся къ Нефедову.

Глаза ихъ встрѣтились.

И вдругъ случилось нѣчто совсѣмъ непредвидѣнное: партизанъ плюнулъ прямо въ лицо комиссару.

— Вотъ вамъ! Получайте и расписывайтесь. Не стоите вы моего плевка. Ну да гдѣ наше казачье не пропадало! Плюю на васъ всѣхъ въ ваши кровавыя свиныя хари, мерзкіе, гнусные негодяи. А муками, смертью не устрашите. Готовъ! — громовымъ голосомъ прокричалъ Нефедовъ.

XLII.

Это было такъ неожиданно и такъ необычайно, что толпа растерялась и на мгновеніе онѣмѣла.

— Убить! разодрать на части... Чего ему въ зубы глядѣть?! Ишь што сказалъ... Ишо харкается... комиссару прямо въ мурло... Бей!.. Рѣжь!.. — черезъ секунду съ изступленными, кощунственными ругательствами, въ которыхъ въ невообразимо-отвратительныхъ, мерзост-ныхъ сочетанияхъ оскорблялись имена Бога и Его Пречистой Матери, въ одинъ голосъ заревѣла толпа.

— На меня такъ-то никто не харкалъ... Ей Богу, никто... — въ удивленіи, растерянно пролепеталъ комиссаръ, недоумѣло оглядываясь по сторонамъ и унизанной драгоцѣнными кольцами рукой обтирая заплеванное лицо.

Вдругъ онъ весь побагровѣлъ. Изъ щелочекъ его глазъ посыпались злобныя искры. На искривленныхъ губахъ огромнаго рта появилась пѣна.

— Нѣтъ, малой, шалишь!.. — прошипѣлъ онъ, неуклюжимъ козлинымъ прыжкомъ, такъ, что въ воздухѣ взмахнула его борода, бросаясь къ своей жертвѣ...

Въ толпѣ передъ глазами Нефедова на одинъ краткій мигъ, точно въ грозовомъ сумбурномъ бреду, мелькнуло полумертвое, полное отчаянія, ужаса и муки лицо Александ-ры Павловны.

Оно было такое дорогое и милое, такое туманное и далекое, какъ потерянная мечта....

Это было то, что еще тянуло его къ этому міру, кровными нитями связывало его съ нимъ.

Ему такъ больно кольнуло въ сердце, что онъ вздрогнулъ и едва не выронилъ костыли.

Это было послѣднее изъ всего здѣшняго, съ чѣмъ онъ навѣки простился.

Странная, болѣзненная улыбка скривила губы раненаго.

Нефедовъ съ усиліемъ оторвалъ глаза отъ дѣвушки и съ душераздирающей тоской взглянулъ на небо.

Теперь все было покончено съ этимъ міромъ. Душа его затаилась, ушла куда-то вглубь, точно упруго сжалась приготовившись къ послѣднему прыжку.